понедельник, 25 февраля 2013 г.

Пастух



Автор: Хейвуд Браун
Властитель небес и ангел Господа наполнили небосвод сиянием. Сейчас сияние прекратилось, и пастухи со своими овцами стояли под тусклым светом звезд. Мужчины были потрясены чудесами, которые увидели и услышали и, как животные, они старались держаться поближе друг к другу.
«Давайте сейчас», - сказал самый старший пастух, «пойдем в самый Вифлеем и увидим то, что придет, о чем Господь оповестил нас».
Город Давида лежал на далеком высоком холме, над которым сияла звезда. Мужчины заторопились, желая отправиться в путь как можно скорее, но когда они разорвали круг, один из них, по имени Амос, остался. Он воткнул свой посох в землю и оперся на него.
«Пойдем», - воскликнул старейший из пастухов, но Амос покачал головой. Они удивились и один из них выкрикнул: «Это правда. Это был ангел, ты же слышал весть. Спаситель родился!»
«Я слышал», - сказал Амос. «Я подожду».
Старший вернулся с дороги к холмику, на котором стоял Амос.
«Ты не понимаешь», - сказал ему старик. «Господь нам подал знак. Ангел направил нас. Мы пойдем поклониться Спасителю, который родился в Вифлееме. Господь объявил свою волю».
«Этого нет в моем сердце», - ответил Амос.
И старший из пастухов разозлился.
Вмешался другой пастух. «Раз холмы на месте и небо не обрушилось, для Амоса недостаточно доказательств. Ему нужно что-то погромче, чем глас Господа».
Амос сильнее сжал свой посох и ответил: «Мне нужен шепот».
Они посмеялись над ним и сказали: «Что же этот голос должен прошептать тебе на ухо?»
Он молчал, а они окружили его и кричали с издевкой: «Скажи нам, что говорит Бог Амоса, жалкого пастуха отары овец?»
Амос отбросил покорность. Он убрал руки с посоха и высоко поднял их.
«Я тоже бог», - сказал Амос громким, странным голосом, «и для моей отары я тоже спаситель».
И когда разозленные пастухи успокоились, Амос указал на своих овец.
«Посмотрите на мою отару», - сказал он. «Посмотрите, как они боятся. Страх перед сияющим ангелом и голосами еще не отпустил их. Господь занят в Вифлееме. У него нет времени на отару овец. Это мои овцы. Я подожду».
Над этими словами пастухи не стали смеяться, потому что видели, что все овцы напуганы, и они знали, как они себя ведут. И прежде, чем пастухи отправились в Вифлеем  к яркой звезде, каждый подошел к Амосу и посоветовал, как лучше присматривать за несколькими отарами. Но все же некоторые не упустили случая съязвить, еще не дойдя до дороги, которая вела в город Давида. Они сказали: «Мы увидим чудеса у трона Господня, а ты, Амос, увидишь овец».
Амос не обратил внимания на эти слова, он думал про себя: «Не имеет значения, будет одним пастухом больше или меньше у трона Господня». И времени переживать из-за того, что он не увидит Дитя, пришедшее спасти мир, у него тоже не было. У него было много работы, и Амос ходил среди овец и издавал кудахчущие звуки, как он обычно делал, и для его отары и остальных овец этот звук был приятнее и роднее, чем голос ангела. Постепенно животные перестали дрожать и начали пастись, когда из-за холма, над которым сияла звезда, взошло солнце.
«Для овец», - сказал себе Амос, «ангел сияет слишком ярко. Пастух им больше подходит».
Вместе с утром и остальные вернулись из Вифлеема, и рассказали Амосу о яслях и мудрецах, которые были там вместе с пастухами. И они описали ему дары; золото, ладан и мирр. А после своего рассказа они спросили: «А ты видел чудеса на лугу с овцами?»
Амос сказал им: «В моей отаре на одну овцу стало больше», - и показал им ягненка, который родился перед рассветом.
«А с небес раздался голос, когда это произошло?» - спросил самый старший из пастухов.
Амос покачал головой и улыбнулся, а на лице было выражение, которое казалось чудом пастухам даже в ночь чудес.
«Для моего сердца», - ответил он, «прозвучал шепот».

воскресенье, 17 февраля 2013 г.

Ягненок на заклание


автор: Роальд Даль 
В комнате было жарко, шторы были задернуты, горели две настольные лампы. На буфете за ней стояло два бокала и несколько разных алкогольных напитков. Мэри Мелони ждала своего мужа с работы.
Время от времени она посматривала на часы, но без нетерпения: она просто хотела удостовериться, что каждая прошедшая минута приближает момент, когда он придет  домой. Склоняясь над своим шитьем, она была удивительно спокойна. Она ждала ребенка уже шесть месяцев. Ее губы и глаза, с их новым спокойным выражением, казались больше и темнее, чем раньше.
Когда часы показали без десяти пять, она начала прислушиваться и спустя несколько мгновений, как всегда пунктуально, она услышала шуршание шин по подъездной дорожке, как хлопнула, закрываясь, дверь, шаги мимо окна, поворот ключа в замке. Она встала и подошла, чтобы поцеловать его, когда он вошел.
«Привет, дорогой», - сказала она.
«Привет», - ответил он.
Он снял пальто и повесил его на вешалку. Затем она смешала напитки, крепкий для него и слабый для себя; вскоре она вернулась в свое кресло к шитью, а он сидел в другом кресле, с высоким бокалом в руке, аккуратно поворачивая его, и льдинки музыкально позвякивали, ударяясь о стенки.
Для нее это время дня всегда было прекрасным. Она знала, что он не хотел много говорить до того, как выпьет свой первый бокал, и ей нравилось тихо сидеть, наслаждаясь его компанией после долгих часов одиночества. Ей нравилось тепло, исходившее от него, когда они были вместе одни. Ей нравилась форма его губ, а особенно ей нравилось то, что он не жаловался на усталость.
«Устал, милый?»
«Да», - вздохнул он. «Я совершенно вымотан». И пока он говорил, он сделал непривычное – поднял бокал и выпил его залпом, хотя оставалась еще половина. Он встал и подошел к буфету, чтобы налить себе еще.
«Я сделаю!» - воскликнула она, подскакивая.
«Сядь», - сказал он.
Когда он сел, она заметила, что выпивка в этот раз была очень крепкой. Она смотрела, когда он начал пить.
«Думаю, это ужасно», - сказала она, «когда кто-то работает полицейским столько, сколько работаешь ты, и все еще должен ходить целыми днями». Он не ответил. «Дорогой», - сказала она. «Если ты слишком устал, чтобы идти в ресторан сегодня, как мы планировали, я могу приготовить что-нибудь. В холодильнике полно мяса и продуктов». Ее глаза ждали ответа, улыбки, кивка, но он не подал никакого знака.
«Все равно», - продолжила она, «принесу тебе хлеба и сыра».
«Я не хочу», - сказал он.
Она беспокойно заерзала в кресле. «Но ты же не ужинал. Я запросто могу сделать тебе что-нибудь. Я только рада. Я могу приготовить ягненка. Все, что захочешь. Любое из того, что есть в холодильнике».
«Забудь», - сказал он.
«Но, милый, тебе нужно поесть! Я все равно приготовлю, а ты потом решишь, будешь есть или нет».
Она встала и положила шитье на стол рядом с лампой. «Сядь», - сказал он. «Сядь на минуту». В этот момент она начала чувствовать страх.
«Давай», - сказал он. «Садись». Она опустилась в кресло, не сводя с него больших, озадаченных глаз. Он допил вторую порцию и смотрел в бокал.
«Послушай», - сказал он. «Мне нужно тебе что-то сказать».
«Что такое, милый? Что случилось?»
Он стал абсолютно неподвижен и опустил голову.
«Боюсь, тебя это шокирует», - сказал он. «Но я много думал об этом и пришел к выводу, что единственный выход – немедленно сказать тебе». И он сказал ей. Это не заняло много времени, самое большее четыре или пять минут, и за все это время она не шелохнулась, глядя на него с ошеломлением и ужасом.
«Вот так», - добавил он. «Я понимаю, что сейчас не лучшее время, чтобы говорить тебе об этом, но другого выхода просто нет. Конечно, я дам тебе деньги и прослежу за тем, чтобы о тебе позаботились. Но не должно же быть никаких проблем. По крайней мере, я на это надеюсь. Это было бы плохо для моей работы».
Первое, что подсказал ей инстинкт, было не верить ни слову. Она подумала, что, возможно, ей все померещилось. Может, если она поведет себя, как будто ничего не слышала, окажется, что этого никогда и не было.
«Я приготовлю что-нибудь на ужин», - прошептала она. Когда она шла через комнату, она не чувствовала, как ноги касаются пола. Она не чувствовала ничего, кроме легкого недомогания. Она делала все не думая. Она спустилась вниз и взяла первое, что попалось под руку. Она подняла это и посмотрела. Предмет был завернут в бумагу, поэтому она сняла и посмотрела снова – нога ягненка.
Что ж, хорошо, у них на ужин будет ягненок. Она принесла его наверх, держась за узкую часть двумя руками. Она вошла в гостиную, увидела его, стоявшего у окна спиной к ней, и остановилась.
«Я уже сказал тебе», - сказал он. «Не готовь для меня ужин. Я ухожу».
В этот момент Мэри Мелони подошла к нему сзади и без промедления подняла ногу ягненка высоко в воздух и изо всех сил опустила ее на его голову. С таким же успехом она могла ударить его стальным прутом.
Она отступила назад, ожидая, и странно, что он остался стоять в течение четырех или пяти секунд. Затем он рухнул на ковер.
Жестокость падения, шум, опрокинутый столик, все это помогло ей очнуться от шока. Она медленно вышла, чувствуя холод и удивление, и постояла несколько минут, глядя на тело, все еще держа кусок мяса обеими руками.
Хорошо, сказала она себе. Я его убила.
Удивительно было, сейчас, каким ясным внезапно стал ее ум. Она начала думать очень быстро. Как жена детектива, она знала, каким будет наказание. Для нее не было никакой разницы. На самом деле, это было бы облегчением. С другой стороны, что будет с ребенком? Что говорится в законе  об убийцах с нерожденными детьми? Убивают ли обоих – мать и ребенка? Или ждут рождения ребенка? Что они делают? Мэри Мелони не знала и не была готова рисковать.
Она отнесла мясо на кухню, положила его на противень и поставила его в духовку. Затем помыла руки, побежала наверх, села перед зеркалом, поправила макияж и попыталась улыбнуться.
Улыбка была странной. Она попыталась еще раз. «Привет, Сэм», - сказала она легко, вслух. И голос тоже звучал странно. «Мне нужно немного картошки, Сэм. Да, и, наверное, банку бобов». Уже лучше. И улыбка, и голос звучали лучше. Она потренировалась еще немного. Затем сбежала вниз, надела пальто и вышла через заднюю дверь, через сад на улицу.
Еще не было шести, и в соседней бакалейной лавке горел свет. «Привет, Сэм», - сказала она весело, улыбаясь мужчине в магазине.
«Добрый вечер, госпожа Мелони. Как поживаете?»
«Мне нужно немного картошки, пожалуйста, Сэм. Да, и, наверное, еще банку бобов. Патрик решил, что устал и не хочет идти сегодня вечером в ресторан», - сказала она ему. «Мы обычно идем в ресторан по четвергам, знаете ли, а сейчас оказалось, что в доме нет овощей».
«А как насчет мяса, госпожа Мелони?», -спросил бакалейщик.
«Нет, у меня есть мясо, спасибо. У меня есть прекрасная нога ягненка, из холодильника».
«Хотите эту картошку, госпожа Мелони?»
«Да, она прекрасно подойдет. Два фунта, пожалуйста».
«Что-нибудь еще?» Бакалейщик повернул голову, глядя на нее. «А что на десерт? Чем вы собираетесь угостить его на десерт? Как насчет куска пирога? Я знаю, он любит пирог».
«Прекрасно», - сказала она. «Он его обожает».
И когда она все купила и за все заплатила, она одарила продавца самой ослепительной улыбкой и сказала: «Спасибо, Сэм. Доброго вечера».
А сейчас, говорила она себе, спеша домой, она возвращалась к своему мужу, и он ждал свой ужин. Ей надо хорошо приготовить его и позаботиться о том, чтобы вкус был великолепен, потому что несчастный мужчина устал; и если она найдет что-то необычное или ужасное, когда вернется, это будет шоком и ей нужно будет отреагировать с горем и ужасом. Конечно, она не ожидала, что найдет дома что-то необычное. Она просто шла домой с овощами вечером четверга, чтобы приготовить ужин для своего мужа.
Вот так, сказала она себе. Делай все как обычно. Пусть все будет естественно, и не нужно будет притворяться. Когда она вошла в кухню через заднюю дверь, она тихо напевала.
«Патрик!» - крикнула она. «Как ты там, милый?»
Она положила пакет на стол и вошла в гостиную; и когда она увидела его, лежащего на полу, это был настоящий шок. Вся любовь к нему вернулась,  и она подбежала к нему, стала на колени и стала горько плакать. Это было легко. Притворяться и не нужно было.
Спустя несколько минут, она встала и подошла к телефону. Она знала номер полицейского участка, и когда мужчина ответил, она закричала ему. «Быстрее, быстрее, Патрик мертв!»
«Кто говорит?»
«Госпожа Мелони. Госпожа Патрик Мелони».
«Вы хотите сказать, что Патрик мертв?»
«Думаю да», - плакала она. «Он лежит на полу, и, думаю, он умер».
«Мы немедленно приедем», - сказал мужчина.
Машина приехала очень скоро, и когда она открыла дверь, вошли двое полицейских. Она знала их обоих. Она знала почти всех в полицейском участке. Она упала на руки Джека Нунана, сотрясаясь от рыданий. Он аккуратно усадил ее в кресло.
«Он мертв?»- плакала она.
«Боюсь, что да. Что случилось?»
В нескольких словах она рассказала историю о том, как пошла в бакалейную лавку и как вернулась, и нашла его на полу. Пока она плакала и говорила, Нунан нашел запекшуюся кровь на голове мертвеца. Он поспешил к телефону.
Начали приезжать еще мужчины – врач, два детектива, полицейский фотограф, и мужчина, который занимался отпечатками. Детективы постоянно задавали ей вопросы. Но всегда по-доброму. Она рассказала им, как поставила мясо в духовку – «оно и сейчас там» - и как она пошла в бакалейную лавку за овощами и как вернулась, и нашла его лежащим на полу.
Два детектива были очень милы с ней. Они обыскали дом. Иногда Джек Нунан нежно говорил с ней. Он сказал ей, что ее мужа убили ударом по голове. Они искали орудие убийства. Убийца, наверное, забрал его с собой, но мог выбросить или спрятать. – «Старая история», - сказал он. «Найди орудие убийства – и ты найдешь убийцу».
Позже, рядом с ней сел один из детективов. Знает ли она, спросил он, есть ли в доме что-то, что могло бы быть орудием убийства? Может ли она посмотреть, вдруг что-то пропало.
Поиски продолжались. Уже было поздно – почти девять часов. Мужчины, обыскивавшие комнаты, стали уставать. «Джек», - сказала она, «может, хотите выпить? Вы, наверное, ужасно устали».
«Что ж», - ответил он, «это запрещено правилами, но вы же наш друг».
Они стояли с напитками в руках. Детективы чувствовали себя неловко рядом с ней и старались ее подбодрить. Джек Нунан вошел в кухню, быстро вышел и сказал. «Послушайте, госпожа Мелони, вы знаете, что духовка все еще включена и мясо еще там?»
«Ох», - сказала она. «Конечно оно там! Надо выключить». Она вернулась, в глазах стояли слезы. «Не сделаете ли вы мне одолжение? Вы все здесь, все хорошие друзья Патрика, и вы помогает найти человека, который его убил. Должно быть, вы очень голодны, ведь уже давно прошло время ужина, и я знаю, что Патрик никогда не простил бы, если бы я позволила вам быть здесь и не предложила поужинать. Почему бы вам не съесть ягненка?»
«Я и мечтать о таком не мог», - сказал Нунан.
«Пожалуйста», - просила она. «Я не могу съесть ни крошки, но вы сделаете мне одолжение, если съедите все. А потом можете продолжать свою работу».
Детективы сомневались, но были голодны, и в конце концов они пошли в кухню и поужинали. Женщина осталась, где была и слушала их через открытую дверь. Она слышала, как они переговаривались между собой, и их голоса стали хриплыми, потому что рты были набиты мясом.
«Возьми еще кусочек, Чарли».
«Нет, нам лучше не съедать все».
«Она хочет, чтобы мы съели все. Она сказала, что нам надо съесть».
«Наверное, убийца ударил несчастного Патрика большой доской. Врач говорит, что его затылок разбит на мелкие кусочки».
«Поэтому его будет легко найти».
«Как я и говорил».
«Кто бы это ни сделал, он не может носить такой большой предмет с собой».
«Лично я думаю, что орудие где-то рядом с домом».
«Оно, наверное, прямо у нас под носом, как думаешь, Джек?»
А в соседней комнате Мэри Мелони начала смеяться.


История одного часа


автор: Кейт Шопен
Зная, что у госпожи Мэллард больное сердце, ей постарались как можно осторожнее рассказать о смерти ее мужа.
Ее сестра Жозефин рассказала об этом, запинаясь; завуалированные намеки, которые лишь отчасти скрывали правду. Друг ее мужа Ричард тоже был там, рядом с ней. Это он был в редакции газеты, когда пришло сообщение об аварии на железной дороге. Имя Брентли Мелларда возглавляло список погибших. Он задержался лишь потому, что хотел дождаться второй телеграммы и удостовериться, что все – правда, а затем поспешил найти менее осторожного, менее нежного друга, который бы принес грустную весть.
Она не слушала так, как многие женщины выслушивают подобные новости, парализовано, не в состоянии принять их важность. Она сразу заплакала, внезапно, самозабвенно, в объятиях сестры. Когда ураган горя утих, она ушла в свою комнату. Она никому не позволила последовать за собой.
Там стояло кресло, обращенное к открытому окну, удобное, большое. В него она опустилась, придавленная физическим истощением, которое, как призрак, жило в ее теле и, казалось, достигло ее души.
В открытое окно она видела верхушки деревьев перед домом, они трепетали новой весенней жизнью. Утонченное дыхание дождя было в воздухе. На улице, внизу, уличный торговец выкрикивал свои товары. Ноты далекой песни, которую кто-то напевал, едва доносились до нее, и бесчисленные воробьи щебетали на карнизе.
Клочки голубого неба показывались тут и там из-за облаков, которые сталкивались и укладывались друг на друга на западе, прямо перед ее окном.
Она сидела, откинув голову на подушку кресла, почти не двигаясь, только вздрагивая, когда слезы поступали к горлу и встряхивали ее, как ребенка, который плакал так сильно, что уснул, и продолжает всхлипывать и во сне.
Она была молода, со светлым, спокойным лицом, чьи линии говорили о сдержанности и даже некоторой силе. Но сейчас ее глаза были тусклыми, взгляд остановился на одном из клочков голубого неба. Это не был взгляд, в котором читались размышления, в этом взгляде остановились все разумные мысли.
Что-то приближалось к ней, и она ждала этого в страхе. Что это? Она не знала: оно было едва различимо, слишком неуловимо, чтобы дать этому имя. Но она чувствовала его, выползавшее из неба, подбиравшееся к ней через звуки, запахи, цвета, которые наполняли воздух.
Сейчас ее грудь поднималась и опускалась, будто в истерике. Она начинала опознавать то, что подбиралось к ней, чтобы завладеть, и она старалась отбиться от нее усилием воли – такой же бессильной, как и ее белые тонкие руки.
Когда она сдалась, с ее губ слетело еле слышное слово. Она шепотом повторяла его снова и снова: «свободна, свободна, свободна!» Отсутствующее выражение и ужас, которые последовали за ним, ушли. Глаза оставались живыми и ясными. Ее пульс участился, и быстро бегущая кровь согрела и расслабила каждый дюйм ее тела.
Она не потратила и секунды на то, чтобы задаться вопросом, была ли ужасной та радость, что охватила ее. Чистое и усиленное восприятие позволило ей отмести эту мысль как пустую.
Она знала, что снова заплачет, когда увидит  добрые, нежные руки, сложенные в  смерти; лицо, которое всегда обращалось к ней только с любовью, окаменевшее и серое, и мертвое. Но за этим моментом она видела череду лет, которые будут принадлежать только ей. И она распростерла им свои объятия в приветствии.
Все эти долгие года не будет никого, для кого ей нужно будет жить; она будет жить для себя. Не будет никакой сильной воли, парализующей ее той слепой настойчивостью, с которой мужчины и женщины навязывают свое мнение близким, считая это своим правом. Доброе намерение или дурное не делали этот поступок меньшим преступлением, когда она взглянула на него в тот короткий миг озарения.
И все же она любила его – иногда. Часто не любила. Да какая разница! Какое значение имела любовь, эта неразгаданная тайна,  перед лицом той самоуверенности, которую она внезапно осознала как самый сильный импульс своего существования!
«Свободна! Телом и душой – свободна!» - продолжала шептать она.
Жозефин стояла на коленях перед закрытой дверью, умоляя впустить ее. «Луиз, открой дверь! Умоляю, открой дверь – ты же до болезни себя доведешь. Что ты делаешь, Луиз? Ради всего святого, открой дверь!»
«Уходи, не заболею я». Нет; она пила самый эликсир жизни через открытое окно.
Ее фантазия неслась по тем дням, которые лежали перед ней. Весенние дни, и летние дни, и всякие разные дни, которые будут только ее. Она выдохнула быструю молитву, чтобы жизнь была долгой.
Она встала и открыла дверь на мольбы сестры. В ее глазах было лихорадочное торжество, и она несла себя, как богиня Победы. Она обняла сестру за талию и вместе они спустились по лестнице. Внизу их ждал Ричард.
Кто-то открывал дверь ключом. Вошел Брентли Мэллард, немного запыленный с дороги, с саквояжем и зонтиком в руках. Он был далеко от места аварии, и даже не знал, что она была. Он стоял, пораженный пронзительным воплем Жозефин; быстрым движением Ричарда, хотевшим закрыть его от жены.
Но Ричард опоздал.
Когда приехали врачи, они сказали, что она умерла от болезни сердца – радости, которая убивает.


суббота, 9 февраля 2013 г.

Происхождение и крах




                                                                                                                             автор: Роальд Даль
оригинал: http://letras.cabaladada.org/letras/genesis_catastrophe.pdf
 «Все в порядке», - успокаивающе звучал голос врача. «Просто прилягте и расслабьтесь». Его голос как будто доносился откуда-то издалека и, казалось, он кричал на нее. «У вас родился сын».
«Что?»
«У вас прекрасный сын. Вы ведь понимаете меня, не так ли? Прекрасный сын. Вы слышали, как он плакал?»
«С ним все в порядке, доктор?»
«Конечно он в порядке».
«Пожалуйста, позвольте мне его увидеть».
«Вы его увидите всего через несколько минут».
«Вы уверены, что с ним все в порядке?»
«Да, я уверен».
«Он все еще плачет?»
«Постарайтесь отдохнуть. Вам совершенно не о чем беспокоиться».
«Почему он перестал плакать, доктор? Что случилось?»
«Не волнуйтесь, пожалуйста. Все в порядке». «Я хочу увидеть его. Пожалуйста, позвольте мне его увидеть».
«Милая», - сказал врач, поглаживая ее руку. «У вас прекрасный, сильный, здоровый ребенок. Разве вы не верите моим словам?»
«Что эта женщина делает с ним?»
«Вашего ребенка готовят к встрече с вами», - объяснил врач. «Мы искупаем его и все. Вы должны дать нам несколько минут».
«Вы можете поклясться, что с ним все хорошо?»
«Клянусь. А сейчас ложитесь и отдыхайте. Закройте глаза. Ну же, закройте глаза. Так, хорошо. Уже лучше. Умница…»
«Я бесконечно молилась, чтобы он выжил, доктор».
«Конечно, он выживет. Что это за глупые мысли?»
«Другие не выжили».
«О чем вы?»
«Ни один мой ребенок еще не смог выжить, доктор».
Врач стоял у кровати и смотрел на бледное изможденное лицо молодой женщины. Он никогда ее не видел до сегодняшнего дня. Она и ее муж появились в городе совсем недавно. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помогать при родах, сказала ему, что муж работал на местной таможне на границе, а около трех месяцев назад эти двое появились на пороге гостиницы с одним сундуком и одним чемоданом. Муж был пьяницей, но женщина была вежливой и религиозной. И очень грустной. Она никогда не улыбалась. За те недели, что она провела тут, жена хозяина гостиницы ни разу не видела ее улыбки. Ходил слух, что это был третий брак этого мужчины, первая жена умерла, а вторая развелась с ним по непонятным причинам. Но это был всего лишь слух.
Доктор наклонился и подтянул одеяло повыше. «Вам не о чем беспокоиться», - нежно сказал он. «Это совершенно нормальный ребенок».
«То же самое они мне говорили о других. Но я всех потеряла, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла моих троих детей, поэтому не стоит меня винить за то, что я переживаю».
«Троих?»
«Это мой четвертый… за четыре года».
Доктор неловко переминался с ноги на ногу.
«Не думаю, что вы понимаете, что это значит, доктор, потерять их всех, всех троих, медленно, одного за другим. Я до сих пор вижу их. Я могу видеть лицо Густава так же, как если бы он лежал рядом со мной. Густав был милым мальчиком, доктор. Но он постоянно болел. Это ужасно, когда они постоянно болеют, а ты ничем не можешь им помочь».
«Я понимаю».
Женщина открыла глаза, несколько секунд смотрела на врача, а потом снова закрыла их.
«Мою малышку звали Ида. Она умерла за несколько дней до Рождества. Всего четыре месяца назад. Я бы хотела, чтобы вы смогли увидеть Иду, доктор».
«Теперь у вас есть новый ребенок».
«Но Ида была такой красивой».
«Да»,-сказал доктор, «я знаю».
«Откуда вы знаете?»- воскликнула она.
«Я уверен, она была очень милым ребенком. Но и этот малыш очень мил». Врач отвернулся от кровати, подошел к окну и остановился, глядя на улицу. Был серый, влажный апрельский вечер и через дорогу были видны красные крыши домов и крупные капли дождя, скатывавшиеся по черепице.
«Иде было два года, доктор… и она была такой красивой, что я не могла отвести от нее глаз с того момента, как одевала ее утром, и до того, как она засыпала в своей кроватке. Я жила в постоянном страхе, что с ней что-нибудь случится. Густав  умер, и мой маленький Отто тоже умер, и она была всем, что у меня осталось. Иногда я просыпалась среди ночи, подходила к кроватке и прикладывала ухо к ее губам, чтобы убедиться, что она дышит».
«Постарайтесь отдохнуть», - сказал врач, возвращаясь к постели. «Пожалуйста, постарайтесь отдохнуть». Лицо женщины было бледным, без кровинки, а вокруг губ и ноздрей легли голубовато-серые тени. Несколько влажных прядей прилипли ко лбу.
«Когда она умерла … я уже была снова беременна, когда это случилось, доктор. Малыш должен был родиться через четыре месяца, когда Ида умерла. «Я не хочу этого ребенка!» - кричала я на похоронах. «Я не буду его рожать! Я похоронила уже достаточно детей!» И мой муж … он ходил среди гостей с большим бокалом пива в руке … он быстро повернулся и сказал: «У меня есть для тебя новости, Клара, у меня есть хорошие новости». Представляете, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он стоит с этим пивом в руке и говорит, что у него есть хорошие новости. «Сегодня меня перевели в Браунау», - сказал он, «так что ты можешь уже начинать собираться. Это будет новой страницей для тебя, Клара», - сказал он. «Это будет новое место, и у тебя будет новый врач…»
«Пожалуйста, не говорите ничего больше».
«Вы новый доктор, не так ли, доктор?»
«Да, верно».
«И вот мы в Браунау».
«Я боюсь, доктор».
«Постарайтесь не бояться».
«Какие шансы у четвертого?»
«Вы должны перестать так думать».
«Я не могу ничего с собой поделать. Я уверена, что есть что-то наследственное, что заставляет моих детей так умирать. Должно быть что-то».
«Это чепуха».
«Знаете, что муж сказал мне, когда Отто родился? Он вошел в комнату, заглянул в колыбельку, где лежал Отто, и сказал: «Почему все мои дети такие маленькие и слабые?»
«Я уверен, что он не говорил этого».
«Он наклонился к Отто так близко, будто рассматривал крошечное насекомое и сказал: «Я только хочу сказать, почему они не могут быть экземплярами получше? Вот и все, что я хочу сказать». А три дня спустя Отто умер. Мы окрестили его на третий день, и он умер вечером того же дня. А потом умер Густав. А потом и Ида. Все они умерли, доктор… и внезапно весь дом опустел».
«Не думайте сейчас об этом».
«Он тоже очень маленький?»
«Он совершенно нормальный».
«Но маленький?»
«Наверное, немного меньше, чем следовало бы. Но маленькие дети обычно намного сильнее больших. Только представьте, фрау Гитлер, в это время в следующем году он уже почти научится ходить. Разве это не прекрасная мысль?»
Она не ответила.
«А через два года он будет болтать без умолку и сводить вас этим с ума. Вы уже придумали, как назовете его?»
«Назовем?»
«Да».
«Не знаю. Я не уверена. Вроде бы мой муж говорил, что если родится мальчик, то мы назовем его Адольфус».
«Значит, его будут звать Адольф».
«Да. Моему мужу нравится имя «Адольф», потому что оно немного похоже на «Алоиз». Моего мужа зовут Алоиз».
«Прекрасно».
«О, нет», - воскликнула она, внезапно поднявшись с подушки. «Такой же вопрос мне задали, когда Отто родился! Значит, он умрет! Нужно его немедленно окрестить!»
«Ну, ну», - сказал врач, нежно обнимая ее за плечи. «Вы ошибаетесь. Я обещаю вам, что этого не случится. Просто я любопытный старик, вот и все. Мне нравится говорить об именах. Думаю, Адольфус – прекрасное имя. Одно из моих любимых. Смотрите–ка – вот и он».
Жена хозяина гостиницы, прижимая ребенка к своей необъятной груди, проплыла через комнату к кровати. «Вот наш маленький красавец!» - воскликнула она с улыбкой. «Хотите подержать его, милая? Или положить его рядом с вами?»
«Вы хорошо запеленали его?» - спросил врач. «Здесь очень холодно».
«Конечно я все хорошо сделала».
Ребенок был туго укутан белой шерстяной шалью, и была видна только розовая головка. Жена хозяина гостиницы аккуратно положила его рядом с матерью. «Вот и он», - сказала она. «Теперь вы можете лежать и смотреть на него, сколько душе угодно».
«Думаю, он вам понравится», - сказал доктор, улыбаясь. «Он прекрасный малыш».
«У него такие милые ручки!» - восклицала жена хозяина гостиницы. «Такие длинные нежные пальчики!»
Мать не шевелилась. Она даже не повернула голову, чтобы посмотреть.
«Ну же, он вас не укусит!»- причитала женщина.
«Я боюсь смотреть.  Я не осмеливаюсь поверить, что у меня ребенок и что с ним все в порядке».
«Не глупите».
Мать медленно повернулась и посмотрела на маленькое, удивительно безмятежное личико, лежавшее рядом с ней на подушке.
«Это мой ребенок?»
«Конечно».
«О…, о-о-о, он такой красивый».
Доктор отвернулся, подошел к столу и начал складывать свои вещи в сумку. Мать лежала в кровати, глядя на ребенка, поглаживая его и умиляясь: «Привет, Адольфус», - шептала она. «Привет, мой маленький Адольф».
«Т-с-с, послушайте! Наверное, это ваш муж идет», - сказала жена хозяина гостиницы».
Врач подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор.
«Герр Гитлер?»
«Да».
«Пожалуйста, заходите».
Невысокий мужчина в темно-зеленой форме мягко вошел в комнату и осмотрелся.
«Поздравляю», - сказал врач. «У вас сын».
У мужчины были огромные усы, которым тщательно придали форму усов императора Франца Иосифа, и от него сильно пахло пивом. «Сын?»
«Да».
«Как он?»
«В порядке. Как и жена».
«Хорошо». Отец повернулся и странной походкой,  немного подскакивая, подошел к кровати, где лежала его жена.  «Что ж, Клара,»- сказал он, улыбаясь сквозь усы. «Как все прошло?» Он наклонился, чтобы осмотреть на ребенка. Потом склонился еще ниже. Несколькими мелкими, резкими движениями он склонялся ниже и ниже, пока между его лицом и головой ребенка не осталось всего сантиметров двадцать. Жена лежала на подушке,  и в ее глазах можно было увидеть мольбу.
«У него просто великолепные легкие», - объявила жена хозяина гостиницы. «Слышали бы вы, как он кричал, как только появился на свет».
«Но, Боже, Клара…»
«Что такое, дорогой?»
«Этот же еще меньше, чем Отто!»
Доктор быстро подошел к нему. «С этим ребенком все в порядке», - сказал он.
Медленно, муж выпрямился, отвернулся от кровати и посмотрел на врача. Казалось, он удивлен и поражен. «Нет смысла врать, доктор», - сказал он. «Я знаю, что это значит. Все опять повторится».
«А теперь послушайте меня», - сказал врач.
«А вы знаете, что случилось с остальными, доктор?»
«Вы должны забыть об остальных, герр Гитлер. Дайте шанс этому».
«Но он такой маленький и слабый!»
«Мой милый господин, он только что родился».
«Но даже так…»
«Что вы пытаетесь сделать», - закричала жена хозяина гостиницы, «уговорить его умереть?»
«Хватит!»- резко сказал врач.
Мать теперь плакала. Ее плечи тряслись от рыданий.
Врач подошел к мужу и положил руку на плечо. «Будьте ласковы с ней», - прошептал он. «Пожалуйста. Это очень важно». Затем он сильно сжал плечо мужа и стал потихоньку подталкивать его к кровати. Муж сомневался. Врач сжал сильнее, делая знаки. Наконец, нерешительно, муж наклонился и легко поцеловал жену в щеку.
«Все в порядке, Клара», - сказал он. «Перестань плакать».
«Я так молилась, чтобы он выжил, Алоиз».
«Да».
«Каждый день в течение многих месяцев  я ходила в церковь и на коленях молила, чтобы этому ребенку позволили выжить».
«Да, Клара, я знаю».
«Трое умерших детей – я больше не вынесу, разве ты не понимаешь?»
«Конечно».
«Он должен жить, Алоиз. Он должен, должен… Боже, будь милостив к нему…»



среда, 6 февраля 2013 г.

Ханна



автор: Мэлаки Уитакер
Часть 1
Ханне было семнадцать, и она сама приготовила почти весь этот взвод выпечки, который ровными рядами выстроился на буфете. Она смотрела на него, и ее румяное лицо светилось гордостью. На ней было голубое платье и белый передник, волосы спадали золотистым водопадом до талии.
Праздник должен был выйти на славу. Были приглашены все девочки из воскресной школы, и еще четверо самых воспитанных мальчиков. Среди них должен был быть один молодой человек, Томас Генри Смитсон, тот, над которым все девочки втайне посмеивались. И в самом деле, он был слишком добросовестен, слишком неуклюже вежлив для чего бы то ни было. Его шляпа всегда казалась маленькой, брюки – узкими, а ботинки — большими. Но он нравился ее матери. Его присутствие оживляло атмосферу, он мог спеть несколько песен голосом, который он называл баритоном, и никогда не терял самообладания.
Ханна чувствовала, что справится со всем, если придет Ральф Веллингз. Ему было девятнадцать. Странно, что у невысокого, толстого и веселого пастора был такой сын. Ханна не раз слышала, что он сумасброден, но ей он таким никогда не казался. Иногда они встречались в сумерках, и он шел рядом с ней через лес Пеннивуд к ферме Холи и нес в мешке от сахара дюжину яиц, которую она должна была у него забрать.
Конечно, в семнадцать все думают, что ты еще ребенок, но Ханна себя уже чувствовала по-другому. Она могла говорить с Ральфом о вещах, в которых разбиралась — о том, как правильно делать карамельные ириски, о книгах, которые она недавно нашла на чердаке, старые книги, напечатанные еще до того, как изменили вид некоторых букв, хранившие в себе мелодии прекрасных псалмов. Он никогда над ней не смеялся, и это давало ей надежду.
Он ей очень нравился, особенно его лоб. Он был высоким и белым. Его иссиня-черные волосы, разделенные пробором, завивались так же красиво, как и ее. «Если мы поженимся, и у нас будут дети, они точно будут кудрявыми», - думала она. Еще ей нравились его карие глаза с еле заметными крапинками и длинные пальцы с треугольными ногтями. Он называл ее «милым ребенком» и, казалось, всегда был рад видеть ее.
Она отвела глаза от выпечки и вошла в сыроварню. Дом когда-то был фермой и холодную комнату с каменными полками до сих пор называли сыроварней. У одной из стен стоял большой поднос с едой. На нем был целый окорок, обжаренный в панировочных сухарях до золотистой корочки, а рядом с ним – прекрасно приготовленное филе из говядины. На другом блюде источали аппетитный запах несколько фунтов пухлых готовых сосисок. И бисквиты были готовы, как и компот для тех, кто любит сладости попроще, а сливок было столько, что Ханне казалось, что их  и за неделю не используешь.
Она выбежала из комнаты, радостно улыбаясь,  чтобы поискать маму.
«Мам, ты собираешься?», - крикнула она.
«Да».
Ее мать стояла, с обнаженными руками, перед овальным зеркалом, в глазах – беспокойство, во рту – стальные шпильки. Она уже надела юбку, но черный сатиновый корсаж лежал на кровати.
«Ты приняла ванну, детка?» Ее слова казались резкими из-за шпилек. «Гости скоро придут, мы и оглянуться не успеем. Надо поторопиться, понимаешь».
«Не беспокойся, мама, все выглядит прекрасно. Хотела б я, чтоб вечеринка началась прямо сейчас».
Она выбежала из комнаты и надела нарядное платье с удивительной скоростью. Лицо было достаточно чистым, руки – белыми. Какой смысл мыться снова и снова? Сейчас на ней было розовое летнее платье, которое делало ее старше. Подол был расшит оборками, и Ханна кружилась, чтобы он раскрылся упругим колоколом, и в то же время причесывалась.
«Я ему понравлюсь, понравлюсь, конечно, понравлюсь», - повторяла она, а потом перебежала в комнату матери и упала, запыхавшись, на большую кровать.
«Ханна, Ханна, веди себя прилично!», - осуждающе воскликнула мать.
Часть 2
Казалось, Ханна долго спала. Она медленно проснулась, чувствуя серый свет на веках. Ее руки, шишковатые и сморщившиеся, лежали на бело-голубом одеяле. Тусклая белая коса спускалась по плечу, истончаясь почти до нитки у груди.
Она пошевелилась, открыла глаза и облизнула губы. Утро было солнечным и спокойным. Чувствовалось тепло, тепло. Она прикорнула ненадолго  и продолжила думать о празднике, который устроила ее мать, когда ей было семнадцать. В тот день Ральф Веллингз впервые поцеловал ее. Она улыбнулась, сама того не заметив. Розовое платье с оборками, она его тоже помнила. Как же это было прекрасно.
Она подняла голову, когда дверь отворилась, и вздрогнула, увидев безобразную женщину средних лет с книгой в мягкой обложке в руках.
«Бабуль», - добро и весело сказала женщина,  «я заходила несколько раз, но ты спала. Джордж поедет на почту с доктором, может, ты подпишешь пенсионный бланк? Он немного спешит. Я помогу тебе».
Она мягко приобняла старушку и поддерживала ее, пока та писала. «Х-а-н-н-а» - проговаривала она, но на секунду отвлеклась. Она посмотрела на заполненный бланк и вскрикнула. «Бабушка, ну вот ты снова ошиблась! Теперь же проблем не оберешься. Ты подписалась как Ханна Веллингз, а твоя фамилия – Смитсон-Смитсон-Смитсон».