Дом с привидениями

автор: Вирджиния Вулф 

Когда ни проснешься – стукнет дверь. Они ходили из комнаты в комнату, рука в руке, тут трогая, там открывая, убеждаясь – призрачная пара.

«Здесь мы оставили это», - говорила она. И он добавлял: «О, но и здесь ведь тоже!» «Это наверху», - бормотала она. «И в саду», - шептал он. «Тихо», говорили они, «или мы их разбудим».

Но вы не будили нас. О, нет. «Они ищут это; заглядывают за штору, скажешь себе, и прочитаешь еще несколько страниц. «А сейчас нашли», - решишь ты, останавливая карандаш на полях. И тогда, уставший от чтения, встанешь и увидишь собственными глазами, что дом пуст, двери нараспашку, только голуби довольно воркуют и слышен шум молотилки на ферме. «Почему я здесь? Что хочу найти?» Мои руки пусты. «Может, наверху?» На чердаке были яблоки. И снова вниз, сад неподвижен, как никогда, только книга скользнула в траву.

Но они нашли это в гостиной. Никто не мог их видеть. В окнах отражались яблоки, отражались розы; все листья в стекле были зелеными. Если они проходили по гостиной, яблоки только поворачивались желтым бочком. И, секунду спустя, если дверь была открыта, что-то стелилось по полу, свисало со стен, струилось с потолка   - что? Мои руки были пусты. Тень дрозда пересекла ковер; из глубочайших колодцев тишины голубь извлек пузырек звука. «Тут, тут, тут», - стучит пульс дома. «Сокровище спрятано; комната»… пульс оборвался. О, где же спрятанное сокровище?

И вдруг свет поблек. Снова в сад? Но деревья плетут темноту, желая в свои сети поймать заблудившийся луч. Такой нежный, такой редкий, покоящийся под поверхностью луч, что нужен был мне, всегда за стеклом. Смерть в стекле ждала нас, смерть была среди нас; пришла первой к женщине, сотни лет назад, оставив дом, запечатав окна; комнаты затемнены. Он оставил его, оставил ее, пошел на Север, пошел на Восток, видел, как звезды сменились на Южном небе; искал дом, нашел его оброненным за холмами. «Тут, тут, тут», - пульс дома радостно стучал. «Сокровище твое»,

Ветер ревет на улице. Деревья сутулятся, клонятся в ту сторону и в эту. Лунные лучи плещутся и разбиваются в дожде. Но луч лампы падает прямо из окна. Свеча горит ровно, не колеблясь. Бродят по дому, открывают окна, шепчут, чтобы нас не разбудить, призрачная пара ищет свою радость.

«Здесь мы спали», шепчет она. А он добавляет: «Поцелуи без счета». «Просыпаемся утром-» «Серебро меж деревьев-» «Наверх-» «В сад-» «С приходом лета-» «В зимнюю стужу-» Где-то далеко закрываются двери, нежно стуча, как биение сердца.

Ближе они подошли; застыли в дверях. Порывы ветра, серебряные потоки дождя по стеклу. Наши глаза темнеют; мы не слышим шагов рядом; мы не видим, как леди расправляет свой призрачный плащ. Его руки прикрывают фонарь. «Смотри», - выдыхает он. «Крепко спят. Любовь на губах».

Наклонились, держат серебряную лампу над нами, смотрят долго и глубоко. Долго молчат. Ветер налетает;  пламя колеблется. Неистовые лунные лучи пересекают и пол, и стены, и, встречаясь, падают на склоненные лица; лица задумчивые; лица, что исследуют спящих и ищут их скрытую радость.

«Тут, тут, тут», - гордо стучит сердце дома. «Долгие годы-» - вздыхает он. «Снова ты нашел меня». «Здесь», - бормочет она, «спали; в саду читали; смеялись, катали яблоки на чердаке. Здесь мы оставили свое сокровище-». Их свет касается моих век. «Тут! Тут! Тут!» - бешено стучит пульс дома. Проснувшись, восклицаю: «Так это ваше сокровище? Свет в сердце».

Я шпион

автор: Грэм Грин 

Чарли Стоув дождался, пока не услышит мамин храп, прежде чем вылезти из постели. И даже тогда он двигался аккуратно и к окну прокрался на цыпочках. Фасад дома был неровным, поэтому можно было видеть свет, горящий в комнате мамы. Но сейчас все окна были темными. Прожектор прочертил небо, освещая края облаков и пронизывая глубокую темноту между ними в поиске вражеских самолетов. Ветер дул с моря и Чарли Стоув за сопением матери мог расслышать удары волн. Сквозняк через трещины в раме пошевелил его пижаму. Чарли Стоув был напуган.

Но мысль о табачной лавке, которую держал его отец двенадцатью деревянными ступенями ниже, непреодолимо манила его. Пачки были сложены стопками по двенадцать, Gold Flake и  Player’s,  Ву Reszke, Abdulia, Woodbines и маленький магазинчик лежал под тонким покрывалом застоявшегося дыма, который как нельзя лучше скроет следы его преступления. То, что преступление – красть что-то из папиного магазина, Чарли Стоув не сомневался, но он его не любил; он был нереален для него, привидение, бледное, невесомое, неопределенное, которое замечало его лишь иногда и даже наказание оставляло матери. Вот к ней он чувствовал пылкую бурную любовь; ее пышное шумное присутствие и  громкая забота наполняли его мир; благодаря тому, что она говорила, он считал ее другом всех, от жены директора школы до «дорогой Королевы», кроме Гуннов, этих монстров, скрывающихся в своих Цепелинах за облаками. Но симпатии и антипатии отца были так же неопределенны, как и его передвижения. Сегодня вечером он сказал, что будет в Норвиче, но все равно нельзя было быть уверенным. Чарли Стоув совсем не чувствовал себя в безопасности, когда спускался по деревянным ступенькам. Когда они скрипели, он впивался пальцами в воротник пижамы.

Когда лестница закончилась, он внезапно оказался в магазинчике. Было слишком темно, и он не мог видеть, куда идет, а свет включить не решался. Какое-то время он, отчаявшись, сидел на нижней ступеньке, подперев руками подбородок. Затем свет прожектора отразился в верхнем окне, и у мальчика было время, чтобы запомнить, где лежат сигареты, где прилавок и где небольшая дырка под ним. Мимо кто-то прошел и Чарли скрылся в темноте.

В конце концов, он вернул свою смелость, уговорив себя в своей любопытной взрослой манере, что если бы его словили сейчас, то уже нельзя было бы ничего сделать, так что можно бы и покурить. Он взял сигарету и вспомнил, что у него нет спичек. Какое-то время он не решался пошевелиться. Прожектор три раза осветил магазин, пока он бормотал насмешки и слова ободрения. «Если уж суждено быть повешенным за овцу…», «Трусливый, трусливый ты заяц», детские и взрослые увещевания смешивались у него странным образом.

Но как только он пошевелился, на улице послышались шаги, быстро шли несколько мужчин. Чарли Стоув был достаточно взрослым, чтобы удивиться, что кто-то ходит в такой час. Шаги приблизились и остановились; в двери повернулся ключ и голос произнес: «Впустите его внутрь», а затем он услышал отца «Если не сложно, потише, джентльмены. Мне бы не хотелось разбудить семью». Слышалась в его нерешительном голосе нотка, незнакомая Чарли. Блеснул фонарь и  электрическая лампочка загорелась голубым. Мальчик затаил дыхание, он думал, услышит ли  отец, как бьется его сердце, и он вцепился в воротник пижамы и молился: «О, Боже, пусть меня не поймают». Через трещину в прилавке он мог видеть, где стоит отец, одна рука  у высокого жесткого воротника, между двумя мужчинами в котелках и подпоясанных макинтошах. Они были незнакомцами.

«Сигарету?»- спросил отец голосом, сухим, как песок. Один из мужчин покачал головой. «Нет, нельзя, когда мы на службе. Но все равно спасибо». Он говорил мягко, не в его голосе не слышалось доброты: Чарли Стоув подумал, что его отец, должно быть, болен.

«Вы не против, если я захвачу несколько с собой?» - спросил господин Стоув , и, когда мужчина кивнул, он взял несколько упаковок Gold Flake и Players с полки и кончиками пальцев погладил пачки.

«Что ж», - сказал он, «ничего не поделаешь, можно и покурить». На какой-то момент Чарли испугался, что его разоблачат, его отец внимательно осматривал магазин, как будто видел его в первый раз. «Это хорошее маленькое дело», - сказал он, «для тех, кому это нравится. Жена, наверное, продаст его. Или соседи разнесут все на щепки. Что ж, вы хотите уйти. Минутка час бережет. Я возьму пальто».

«Одному из нас придется пойти с вами, если вы не против», - мягко сказал незнакомец.

«Не нужно беспокоиться. Оно вот здесь на крючке. Вот, я готов».

Другой мужчина сказал смущенно: «Вы не хотите поговорить с женой?» Слабый голос был решителен. «Не я. Никогда не делай сегодня то, что можешь сделать завтра. У нее еще будет возможность позже, разве не так?»

«Да, да», - сказал один из незнакомцев и внезапно стал очень веселым и ободряюще сказал: «Вам незачем беспокоиться. Пока есть жизнь…» и внезапно его отец попытался рассмеяться.

Когда дверь закрылась, Чарли Стоув на цыпочках прокрался наверх и лег в постель. Он думал, почему его отец ушел из дома снова так поздно и кем были эти незнакомцы. Удивление и благоговейный страх какое-то время не давали ему заснуть. Как будто знакомая фотография ожила, чтобы укорить его в пренебрежении. Он вспомнил, как отец вцепился в воротник и поддерживал себя поговорками, и впервые он подумал, что в то время как его мать была бурной и доброй, отец был очень похож на него, делал что-то в темноте, которая пугала его. Он бы хотел спуститься вниз к отцу и сказать ему, что он его любит, но через окно он слышал, как быстро удаляются шаги. Он был один в доме со своей матерью, и он уснул.

Любовь - ложный довод

автор: Макс Шульман 

Был я умен и логичен. Сообразителен, расчетлив, проницателен, ловок и хитер – все это было обо мне. Мой мозг обладал мощностью динамо-машины, точностью химических весов, остротой скальпеля. И – только подумайте! – мне было всего 18.

Не часто случается, чтобы у такого молодого парня был такой мощный интеллект. Возьмите, к примеру, Пити Беллоуза, моего соседа по комнате в университете. Один и тот же возраст, одни и те же условия, но он же тупой, как пробка. Неплохой парень, понимаете, но ничего больше. Эмоциональный тип. Нестабильный. Впечатлительный. Хуже всего, модник. Модные веяния, смею утверждать, есть отрицание разума. Чтобы тебя сметала каждая новинка, а ты поддавался идиотизму лишь потому, что все остальные так поступают – это для меня апогей глупости. Но не для Пити.

Однажды я нашел Пити лежащим на кровати с выражением такой боли на лице, что я сразу же понял, что у него аппендицит. «Не двигайся», - сказал я. «Не принимай слабительное. Я позову доктора».

«Енот», - слабо пробормотал он.

«Енот?»- переспросил я,  остановившись.

«Я хочу енотовую шубу», - простонал он.

 Я понял, что проблема была не в его физическом состоянии, а в психическом. «Почему ты хочешь енотовую шубу?»

«Я должен был знать», - воскликнул он, стуча по вискам. «Я должен был знать, что они вернутся, когда вернется чарльстон. Я, как дурак, потратил все деньги на учебники, а теперь не могу купить енотовую шубу».

«То есть ты хочешь сказать», - недоверчиво произнес я, «что все и правда снова стали носить енотовые шубы?»

«Все Крутые Парни Кампуса носят их. Где ты был вообще?»

«В библиотеке», - сказал я, называя место, куда Крутые Парни Кампуса не часто заглядывали.

Он вскочил и стал мерить шагами комнату. «Мне нужна енотовая шуба», - страстно сказал он. «Мне она нужна!»

«Но почему, Пити? Посмотри на это рационально. Енотовые шубы антисанитарны. Они линяют. Они плохо пахнут. Они слишком тяжелые. Они уродливые. Они –».

«Ты не понимаешь», - с нетерпением перебил он. «Это то, что нужно сделать. Разве ты не хочешь быть  модным?»

«Нет», - честно ответил я.

«Что ж, а я хочу», - заявил он. «Я бы все отдал за енотовую шубу. Все!»

Мой мозг, этот точный инструмент, начал работать на полную мощность. «Все?» - спросил я, прищурившись, глядя на него.

«Все», - подтвердил он звенящим голосом.

Я задумчиво потер подбородок. Так вышло, что я знал, где достать енотовую шубу. У моего отца была такая в его студенческие годы; она лежала в сундуке на чердаке нашего дома. Так вышло, что у Пити было что-то, что я хотел. Было не в прямом смысле, но, по крайней мере, он был первым из претендентов на этой. Я имею ввиду его девушку, Полли Эспи.

Я долгое время жаждал ее. Позвольте мне подчеркнуть, что моя жажда этой молодой женщины не была эмоциональна по своей природе. Она, несомненно, могла пробудить чувства, но я был не из тех, кто позволяет сердцу управлять умом. Я хотел Полли по одной причине, точно рассчитанной и совершенно разумной.

Я был первокурсником на юридическом факультете. Через несколько лет я начну практиковать. Я прекрасно осознавал, насколько важную роль в карьере юриста играет правильная жена. Все успешные адвокаты, за которыми я наблюдал, практически без исключений были женаты на красивых, элегантных, умных женщинах. За исключением одного пункта, Полли идеально подходила на эту роль.

Она была красива. Ее фигура еще не походила на фигуры девушек из журналов, но я чувствовал, что время это исправит. У нее были задатки.

Она была элегантна. Под элегантностью я подразумеваю грациозность. У нее была прямота осанки, легкость и манеры, свидетельствовавшие о лучшем воспитании. За столом ее манеры были изящны. Я видел ее в Уютном Уголке Университета, когда она ела местный деликатес – бутерброд с начинкой из тушеного мяса, подливки, рубленых орехов и квашеной капусты – и даже не испачкала пальцы.

Но вот умной она не была. Скорее, даже, наоборот. Но я верил, что под моим руководством она поумнеет. В любом случае, стоило попробовать. В конце концов, проще сделать красивую глупую девушку умной, чем некрасивую умную девушку красивой.

«Пити», - сказал я, «любишь ли ты Полли Эспи?»

«Думаю, она ничего», - ответил он, «но не знаю, можно ли назвать это любовью. А что?»

«Есть ли у тебя», - спросил я, «какая-нибудь договоренность с ней? Я имею ввиду, постоянно ли вы встречаетесь?»

«Нет, мы видимся время от времени, но это не серьезно. А что?»

«Есть ли», - спросил я, «другой парень, который ей очень нравится?»

«Не знаю о таком. А что?»

Я кивнул, довольный. «Другими словами, если ты исчезнешь с горизонта, то дорога будет открыта. Я прав?»

«Думаю, да. К чему ты ведешь?»

«Да нет, ни к чему», - невинно сказал я и достал из шкафа чемодан.

«Куда ты собираешься?» - спросил Пити.

«Домой на выходные», - я бросил в чемодан пару вещей.
«Послушай», - сказал он, отчаянно сжимая мою руку, «ты не мог бы взять у своего старика немного денег, пожалуйста, и одолжить мне, чтобы я смог купить енотовую шубу?»

«У меня есть идея получше», - казал я и загадочно подмигнул, а затем застегнул чемодан и ушел.

***

«Послушай», - сказал я Пити, вернувшись в понедельник утром. Я открыл чемодан и достал что-то огромное, волосатое, попахивающее, что-то, что мой отец носил в 1925.

«Вот это да!» - благоговейно прошептал Пити. Он погрузил сначала руки в енотовую шубу, а затем и лицо. «Вот это да» - повторил он раз пятнадцать или двадцать.

«Хочешь ее забрать?» - спросил я.

«О да», - закричал он, прижимая к себе засаленную шкуру. Затем в его глазах появился огонек осмотрительности. «Что ты хочешь за нее?»

«Твою девушку», - сказал я, не рассусоливая.

«Полли?» - прошептал он, ужаснувшись. «Ты хочешь Полли?»

«Именно».

Он отбросил шубу. «Ни за что», - решительно сказал он.

Я пожал плечами. «Ладно. Если ты не хочешь быть модным, думаю, это твое дело».

Я сел на стул и сделал вид, что читаю, но краем глаза наблюдал за ним. Его терзали сомнения. Сначала он смотрел на шубу с видом бродяжки, стоящего у витрины кондитерской. Потом он отвернулся, и даже его челюсть выражала решимость. Потом снова посмотрел на шубу, и лицо его выражало еще большее желание. Потом отвернулся, но уже не с такой решимостью. Он крутился туда и сюда, желание нарастало, а решимость таяла. В конце концов, он не отвернулся вообще; он просто стоял и смотрел на шубу с безумным вожделением.

«Да я в Полли вроде и не влюблен», - сказал он неразборчиво. «И мы не встречаемся даже».

«Точно», - пробормотал я.

«Что мне Полли, да и что я ей?»

«Да вообще ничего», - сказал я.

«Просто повеселились – всего несколько раз встретились, и всего-то».

«Примерь шубу», - сказал я.

Он повиновался. Воротник шубы высился над ушами, а сама она складками спадала до ботинок. Он был похож на кучу мертвых енотов. «Отлично сидит», - сказал он счастливо.

Я встал со стула. «По рукам?» - спросил я, протягивая руку.

Он сглотнул. «По рукам», - сказал он и пожал мою руку.

 ***

Первое свидание с Полли у нас было на следующий вечер. Это было что-то вроде исследования, я хотел понять, сколько мне предстоит трудиться, чтобы ее ум соответствовал моим стандартам. Сначала я пригласил ее на ужин. «Вот так вкусненький ужин», - сказала она, когда мы вышли из ресторана. Потом я повел ее в кино. «Вот так отличненький фильм», - сказала она, когда мы вышли из кинотеатра. И потом я повел ее домой. «Вот так хорошенький вечерок», - сказала она,  когда мы прощались.

Я вернулся к себе, и на сердце у меня было тяжко. Я серьезно недооценил объем работы. Невежественность этой девочки просто ужасала. Недостаточно будет просто дать ей информацию. Первым делом ее нужно научить думать. Это представлялось мне проектом немаленьких масштабов, и сначала я хотел вернуть ее Пити. Но затем я подумал о ее физическом очаровании и о том, как она входила в  комнату и как держала нож и вилку, и я решил приложить усилия.

Я подошел к этой задаче, как и ко всем, систематически. Я устроил для нее курс логики. Так вышло, что я, как студент юридического факультета, и сам проходил логику, поэтому прекрасно владел информацией. «Полл», - сказал я, когда мы встретились на следующем свидании, «сегодня мы пойдем на холм  и поговорим».

«Ооо, чудненько», - ответила она. В одном нужно отдать ей должное: вы вряд ли сможете найти кого-то сговорчивее ее.

Мы пошли на холм, излюбленное место парочек в кампусе, сели под старым дубом и она выжидающе посмотрела на меня. «О чем мы будем говорить?» - спросила она.

«О логике».

Она минуту подумала, и решила, что ей нравится. «Супер», - сказала она.

«Логика», - сказал я, прочищая горло, «это наука о мышлении. Прежде, чем мы сможем правильно думать, нужно научиться узнавать основные логические ошибка. Об этом мы сегодня и поговорим».

«Ну ничего себе!» - воскликнула она, радостно хлопая в ладоши.

Я вздрогнул, но набрался смелости и продолжил. «Сначала мы рассмотрим ошибку, которая называется «Широкое обобщение».

«Супер», - подгоняла она меня, нетерпеливо хлопая ресницами.

«Широкое обобщение» означает, что утверждение основано на необоснованном обобщении. Например: Спорт это хорошо. Поэтому все должны заниматься спортом».

«Я согласна», - серьезно сказала Полли. «Ну, в смысле спорт это прекрасно. Я имею ввиду, что он укрепляет тело и всякое такое».

«Полли», - нежно сказал я, «это утверждение ошибочно. «Спорт это хорошо» - это необоснованное обобщение. Например, если у кого-то больное сердце, спорт это плохо, а не хорошо. Многим людям врачи предписывают не заниматься спортом. Ты должна сделать свое обобщение правомочным. Ты должна сказать: «Спорт это обычно хорошо или хорошо для большинства людей». Иначе ты совершишь ошибку необоснованного обобщения. Понимаешь?»

«Нет»,- призналась она. «Но это супер. Еще давай, еще!»

«Будет лучше, если ты прекратишь дергать меня за рукав», - сказал я ей, и когда она успокоилась, я продолжил. «Теперь мы рассмотрим ошибку, которая называется «Поспешное обобщение». Слушай внимательно: ты не говоришь по-французски.  Пити Беллоуз не говорит по-французски. Поэтому я должен заключить, что никто в Университете Миннесоты не говорит по-французски».

«Что,  правда?» - удивленно спросила Полли. «Вообще никто?»

Я подавил раздражение. «Полли, это ошибка. Обобщение сделано слишком поспешно. Слишком мало примеров для того, чтобы обосновать его».

«Знаешь еще такие ошибки?» - затаив дыхание, спросила она. «Это даже веселее, чем танцевать».

Я отогнал накатившее отчаяние. Я ничего не мог добиться от этой девушки, вообще ничего. Но я ничто, если не могу стоять на своем. Я продолжил. «Затем идет  «Ошибка пост-фактум». Слушай:  давайте не будем брать Билла на пикник. Каждый раз, когда мы его берем, идет дождь».

«Ой, я тоже знаю такого человека», - воскликнула она. «У меня есть знакомая – Юла Бекер, так ее зовут. Всегда так получается. Каждый раз, когда мы берем ее на пикник-».

«Полли», - резко сказал я, «это ошибка. Юла Бекер не причина дождя. Она вообще с ним никак не связана. Ты виновна в ошибке пост-фактум, если винишь Юлу Бекер».

«Я больше так не буду», - сокрушенно пообещала она. «Ты злишься?»

Я вздохнул. «Нет, Полли, я не злюсь».

«Тогда расскажи мне еще».

«Хорошо. Давай попробуем разобраться с «Противоречащими основаниями».

«Да, давай», - прощебетала она, счастливо моргая.

Я снова вздрогнул, но бросился в бой. «Вот пример противоречащих оснований: если Бог все может, может ли он создать камень такой тяжелый, что он не сможет его поднять?»

«Конечно», - послушно ответила она.

«Но если он может все, то он может поднять камень», - подчеркнул я.

«Да», - сказала она задумчиво. «Тогда, наверное, он не может создать такой камень».
«Но он может все», - напомнил я.

Она почесала ее красивую, пустую голову. «Я запуталась», - призналась она.

«Конечно, ты запуталась. Потому что когда условия спора противоречат друг другу, он не может состояться. Если существует непреодолимая сила, существование нерушимого объекта невозможно. Если существует нерушимый объект, невозможна непреодолимая сила. Понимаешь?»

«Расскажи мне еще таких веселых штук», - нетерпеливо сказала она.

Я посмотрел на часы. «Думаю, сегодня мы на этом закончим. Я сейчас провожу тебя домой, а ты повторишь то, что мы прошли. А завтра вечером продолжим».

Я отвел ее в спальню девочек, где она заверила меня, что вечер был отличненький, и я угрюмо поплелся в свою комнату. Пити храпел на кровати, а енотовая шуба лежала в ногах, как большой мохнатый зверь. В какой-то момент мне захотелось разбудить его и сказать, чтобы он забирал свою девушку обратно. Казалось, что мой проект обречен на провал. У этой девчонки была логиконепроницаемая голова.

Но потом я подумал об этом еще немного. Я потратил один вечер. Я могу потратить и еще один. Кто знает? Может где-нибудь в потухших кратерах ее разума все еще теплятся искорки. Может мне удастся как-нибудь разжечь их. Признаюсь, надежды было мало, но я решил попытаться еще раз.

***

На следующий вечер, сидя под дубом, я сказал: «Сегодня наша первая ошибка будет называться  «Апелляция к чувствам».

Она задрожала от радости.

«Слушай внимательно», - сказал я. «Мужчина пришел устраиваться на работу. Когда начальник спрашивает его, что он умеет, он отвечает, что дома его ждет жена и шестеро детей, жена – беспомощная калека, а детям нечего есть, у них нет одежды и обуви, в доме нет кроватей, в подвале – угля, а зима совсем близко».

Слеза скатилась по щеке Полли. «Ох, это ужасно, ужасно», - всхлипнула она.

«Да, ужасно», - согласился я, «но это не довод. Мужчина не ответил на вопрос о своих навыках. Вместо этого он постарался вызвать симпатию. Он совершил ошибку «Апелляции к чувствам». Понимаешь?»

«У тебя есть носовой платок?» - прорыдала она.

Я дал ей платок и постарался не закричать, пока она вытирала глаза. «Следующая ошибка», - сказал я,  контролируя свой тон, «о которой мы поговорим, называется «Ложная аналогия». Вот пример:  студентам должны разрешить пользоваться учебниками на экзаменах. У хирургов есть рентген, он помогает им во время операций, у юристов есть материалы, которые помогают им во время судебных разбирательств, у строителей есть чертежи, которые помогают им во время возведения зданий. Почему же тогда студентам нельзя подсматривать в книги на экзаменах?»

«Да это же самая отличненькая идея на свете», - с энтузиазмом заметила она.
«Полли», - вспылил я. «Довод же совершенно не верный. Врачи, юристы и строители не сдают тест, чтобы посмотреть, что они усвоили, но студенты же сдают. Ситуации совершенно разные и нельзя проводить между ними аналогии».

«Но это все равно хорошая идея», - сказала Полли.

«С ума сойти», - пробормотал я. Но я упрямо продолжил: «Сейчас мы разберем гипотезу, противоречащую фактам».

«Звучит  вкусненько», - такова была реакция Полли.

«Послушай: если бы госпожа Кюри случайно не оставила фотографическую пластину в ящике стола вместе с кусочком урановой смолы, мир бы и сегодня не знал о существовании радия».

«Точно, точно», - сказала Полли, кивая. «Ты смотрел фильм? Ох, он меня просто поразил. Этот Уолтер Пиджин такой красавчик. Он меня просто с ума сводит».

«Если ты можешь хотя бы на минутку забыть о господине Пиджине», - холодно сказал я, «я бы хотел подчеркнуть, что это утверждение – ошибка. Может быть, госпожа Кюри открыла бы радий позже. Может кто-нибудь другой открыл бы его. Может, случилась бы еще куча всего. Ты не можешь начинать с гипотезы, которая неверна, и затем делать на ее основании выводы».

«Им бы стоило побольше снимать Уолтера Пиджина», - сказала Полли, «я больше его нигде и не видела».

Еще один шанс, решил я. Но лишь один. Есть же предел того, что может вынести человек. «Следующая ошибка называется «Отравить колодец».

«Как мило!» - прощебетала она.

«Двое мужчин спорят. Первый встает и говорит: «Мой оппонент всем известный врун. Не верьте ничему, что он скажет». А теперь, Полли, подумай. Хорошенько подумай. Что не так? «

Я наблюдал, как она хмурит бровки, усиленно думая. Внезапно в ее глазах забрезжил огонек мысли – первый, который я увидел. «Это не честно», - возмутилась она. «Это же нисколечко нечестно. Какие же у второго мужчины есть шансы на успех, если первый уже обозвал его лжецом, даже не дав и слова сказать?»

«Правильно!» - я просто ликовал. «Совершенно верно. Это не честно.  Первый мужчина отравил колодец до того, как кто-то смог попить из него. Он поставил своему оппоненту подножку еще до начала гонки… Полли, я горжусь тобой».

«Ах», - вздохнула она, краснея от удовольствия.

«Видишь, милая, это не очень сложно. Все, что нужно – сосредоточиться. Думай – проверяй – оценивай. Давай теперь повторим все, чему научились».

«Ну-ка, давай», - сказала она, еле заметно взмахнув рукой.

Воодушевленный тем, что Полли не совсем идиотка, я начал долгое, терпеливое повторение того, что я ей рассказывал. Снова и снова и снова я приводил примеры, указывал на ошибки, бубнел и бубнел без остановки. Это как копать тоннель. Поначалу была только работа, пот и темнота. Я и не представлял, когда я увижу свет, и увижу ли вообще. Но я уперся. Я копал и царапал землю, и, в конце концов,  был вознагражден. Я увидел лучик света. Потом он стал больше, и солнечный свет пролился на меня и все осветилось.

На это ушло пять изматывающих вечеров, но оно того стоило. Я сделал из Полли логика; я научил ее думать. Моя работа была выполнена. Наконец-то она соответствовала мне. Она была подходящей женой для меня, хорошей хозяйкой моих бесчисленных домов, прекрасной матерью для моих богатеньких деток.

Только не думайте, что я совсем не любил эту девушку. Напротив, как Пигмалион любил идеальную женщину, которую сам и создал, так и я любил мою. Я решил признаться ей в своих чувствах при следующей же встрече. Пришло время превратить наши академические отношения в романтические.

«Полли», - сказал я, когда мы снова сидели под дубом, «сегодня мы не будем говорить об ошибках».

«Ах, как жаль», - протянула она разочарованно.

«Моя милая», - сказал я, поощряя ее улыбкой, «мы провели вместе пять вечеров. Мы хорошо поладили. Понятно, что мы прекрасно подходим друг другу».

«Поспешное обобщение», - радостно сказала Полли.

«Прости, что ты сказала?» - переспросил я.

«Поспешное обобщение», - повторила она. «Как ты можешь утверждать, что мы прекрасно подходим друг другу на основании всего пяти свиданий?»

От изумления я ухмыльнулся. Милое дитя хорошо усвоило урок. «Милая», - сказал я, терпеливо поглаживая ее руку, «пять свиданий это очень много. И тебе же не нужно съесть целый пирог, чтобы понять, что он вкусный».

«Ложная аналогия», - немедленно ответила Полли. «Я не пирог, я девушка».

Я усмехнулся уже в меньшем изумлении. Милое дитя усвоило урок слишком хорошо. Я решил изменить тактику. Очевидно, лучшим выходом было простое, сильное, прямое признание в любви. Я помолчал немного, ожидая, пока мой мощный мозг выберет подходящие лова. Затем я начал: «Полли, я люблю тебя.  Ты для меня – весь мир, луна и звезды, и созвездия в открытом космосе. Пожалуйста, милая, скажи, что будешь встречаться со мной, потому что если ты не согласишься, моя жизнь утратит всякий смысл. Я зачахну. Я перестану есть. Я буду бродить по миру шаркающим, пустоглазым бродягой».

Вот, думал я, уж это должно сработать.

«Апелляция к чувствам», - сказала Полли.

Я стиснул зубы. Я не был Пигмалионом, я был Франкенштейном, и мой монстр вцепился мне в глотку.  В отчаянии я подавил приступ паники, накативший на меня; любой ценой мне нужно было сохранять спокойствие.

«Полли», - сказал я, выдавив улыбку, «ты, несомненно, усвоила все логические ошибки».

«Ты чертовски прав», - ответила она, энергично кивнув.

«И кто тебя им научил, Полли?»

«Ты».

«Именно. Поэтому ты мне должна кое-что, не так ли, милая? Если бы я тебе о них не рассказал, ты бы никогда не узнала о логических ошибках».

«Гипотеза, противоречащая фактам», - выпалила она.

Я вытер пот со лба. «Полли», - прохрипел я, «ты не должна так буквально все воспринимать. Это же просто урок. Ты же знаешь, что то, чему тебя учат в школе, никак не связано с жизнью».

«Широкое обобщение», - сказала она, игриво погрозив мне пальчиком.

Это было последней каплей. Я вскочил на ноги, взревев как бык: «Ты будешь со мной встречаться или нет?»

«Нет», - ответила она.

«Почему?»

«Потому что сегодня днем я пообещала Пити Белоузу, что буду встречаться с ним».

Я отшатнулся, пораженный таким предательством. Он обещал, мы заключили сделку, и он пожал мне руку! «Вот крыса!» - закричал я, пиная дерн. «Ты не можешь встречаться с ним, Полли. Он врун. Он изменник. Он крыса».

«Ты отравил колодец», - сказала Полли, «и прекрати кричать. Мне кажется, что крик это тоже логическая ошибка».

Неимоверным усилием воли мне удалось справиться со своим голосом. «Хорошо», - сказал я. «Ты логик. Так давай во всем разберемся логически. Как ты может предпочесть Пити Белоуза мне? Посмотри на меня – прекрасный студент, интеллектуал, человек с большим будущим. И посмотри на  Пити – болван, паникер, парень, который никогда не будет знать, когда поест в следующий раз. Ты можешь привести мне хоть одну причину, почему ты должна встречаться с Пити Беллоузом?»

«Конечно могу», - объявила Полли. «У него есть енотовая шуба».

Девушка или тигр?

автор: Фрэнк Стоктон

<1>

В стародавние времена жил-был король, полуварвар по своей природе, чьи идеи, хоть и отточенные и приглаженные прогрессивностью далеких соседей – Латинян, все же были масштабными, напыщенными и необузданными – ведь он был наполовину варваром. Он был мужчиной безудержной фантазии и, к тому же, такой беспрекословной власти, что по своей воле воплощал в жизнь все свои желания и причуды. 

Он был склонен к общению с самим собой и, когда он с самим собой приходил к соглашению о чем-то, назад дороги не было. Когда каждый член его семьи и политического аппарата действовал в соответствии с его желаниями, король  был  добродушен и весел; но когда ему кто-то противился, глаза его выкатывались из орбит, и был он еще  добродушнее и веселее, потому что ничто не доставляло ему такого удовольствия, как выпрямлять искривления и сглаживать неровности.

Среди заимствований, уменьшивших его варварство ровно наполовину, была общественная арена, на которой, посредством демонстрации силы людей и животных, умы его подчиненных становились более утонченными и окультуренными.

Но даже здесь неуемная и варварская натура короля проявила себя. Арена была построена не для того, чтобы люди могли слушать рапсодии умирающих гладиаторов, не для того, чтобы позволить им увидеть неизбежный исход противоборства религиозных убеждений и челюстей, но для целей гораздо лучше подходивших для расширения и развития умственной энергии народа. Этот огромный амфитеатр, с круговыми галереями, таинственными чертогами и невиданными коридорами был воплощением поэтической справедливости, в нем преступления наказывали, а добродетель награждали решениями неподкупной и непредвзятой удачи.

Когда одного из подданных обвиняли в преступлении достаточно серьезном, чтобы заинтересовать короля, народ оповещали о том, что в определенный день судьба обвиняемого решится на королевской арене, строении, которое по праву заслужило свое имя, поскольку, несмотря на то, что его форма и планировка были заимствованы в дальних странах, его предназначение определялось лишь разумом одного человека, короля до мозга костей, не признававшего традиций, требовавших от него преданности большей, чем он готов был проявить, и усложнявшего любую заимствованную форму человеческой мысли буйством своего варварского идеализма.

<2>

Когда народ собирался на галереях, и король, окруженный свитой, восседал на своем троне, он подавал знак, под ним открывалась дверь, и обвиняемый выходил на арену. Напротив него, с другой стороны  закрытого пространства, было две двери, совершенно одинаковые и  находились они рядом. Обязанностью и привилегией обвиняемого было подойти к этим дверям и открыть одну из них. Он мог открыть любую, которая ему понравится; на его решение ничто не влияло, кроме уже упомянутой выше удачи. Открыв одну дверь, он мог столкнуться с тигром, таким свирепым и жестоким, что и вообразить сложно, и тот прыгал на обвиняемого, разрывая на куски в наказание за его проступок. В момент, когда дело принимало такой оборот, начинали печально звонить железные колокола, нанятые плакальщицы  на внешней стороне арены начинали стенать, а зрители, с поникшими головами и тяжестью на сердце медленно брели домой, глубоко печалясь о том, что такой молодой и честный, или такой пожилой и уважаемый человек встретил такую судьбу.

Но, открыв другую дверь, обвиняемый видел девушку, наиболее подходившую ему по годам и положению из  всех подданных короля, и на ней его немедленно женили в награду за невиновность. То, что у него уже могла быть жена или семья, не имело значения, как и то, что его сердце могло принадлежать другой; король не позволял таким мелочам нарушать его схему наказаний и вознаграждений. Церемония, как и  в обратном случае, происходила немедленно, на арене. Еще одна дверь открывалась под троном короля, и оттуда появлялся священник, а за ним – хористы и танцующие девы, играющие радостные гимны на золотых трубах и исполняющие замысловатый танец, все они приближались к паре, стоящей рядом, и проводили свадебный обряд, весело и по всем правилам. Звонили колокола, народ приветствовал молодоженов  и невиновный мужчина, вслед за детьми, посыпающими их путь цветами, вел свою невесту домой.

<3>

Таким полуварварским способом король восстанавливал справедливость. Его безупречность была очевидна. Преступник не мог знать, из какой двери выйдет девушка; он открывал ту дверь, которую хотел, и у него не было ни малейшего понятия о том, что с ним произойдет в следующий момент – съедят его или поженят. Иногда  тигр выходил из одной двери, а иногда – из другой. Решения такого суда были не только справедливы, но и окончательны: обвиняемый встречал свое наказание, если сам себя признавал виновным, и, если он был невиновен, его в тот же момент награждали, хотел он того или нет. От решений королевской арены было невозможно скрыться.

Это учреждение было чрезвычайно популярным. Когда люди собирались в день суда, они никогда не знали, станут ли свидетелями кровавой бойни или веселой свадьбы. Этот элемент неуверенности придавал событию шарм, который бы не удалось создать никаким иным способом. Так что народ получал развлечения и был доволен, а мыслящая часть общества не могла назвать такую схему несправедливой, ведь разве не в руках обвиняемого было решение?

У короля-полуварвара была дочь, цветущая, как его самые яркие фантазии, и с душой такой же горячей и властной, как и его собственная. И как обычно бывает в таких случаях, она была для него всем, и он любил ее больше всего на свете. Среди его придворных был молодой человек, чье благородство крови и низкое положение так часто встречаются среди романтических героев, которые любят дам королевских кровей. Эта дама королевских кровей была довольна свои кавалером, он был красив и смел настолько, что ему не было равных во всем королевстве, и она любила его с пылом, в котором было достаточно варварства, делавшего чувства горячими и сильными. Этот роман счастливо длился многие месяцы, пока в один прекрасный день король не узнал о нем. Он не сомневался и не колебался относительно своих обязанностей. Юношу немедленно бросили в тюрьму, и был назначен день суда на королевской арене. Это, конечно, был особый случай, и его величество, как и его народ, был глубочайше заинтересован в том, как закончится суд. Никогда еще не было такого; никогда обвиняемый не осмеливался любить дочь короля. В последующие годы это стало достаточно распространенным, но тогда еще было ново и поразительно.

<4>

Слуги короля обшарили все клетки королевства в поисках самых свирепых и беспощадных тигров, из которых должны были выбрать для арены самого кровожадного монстра; и компетентные судьи внимательно изучали красавиц королевства, чтобы у юноши была подходящая невеста в случае, если рок не определит ему другой участи. Конечно, все знали, что то, в чем его обвиняли, было совершено. Он любил принцессу, и ни он, ни она, ни кто-либо другой не собирались отрицать этот факт; но король не позволил бы такой мелочи вмешаться в работу его суда, который приносил ему такую радость и удовлетворение. Не важно, чем все закончится, король избавится от юноши, насладиться тем, как будут развиваться события, которые определят, правильно ли юноша поступил, позволив себе любить принцессу.

Назначенный день наступил. Со всех концов королевства собирались люди, заполняли галереи арены, и толпы, которые не смогли попасть внутрь, собрались у внешних стен. Король и его свита заняли свои места, напротив одинаковых дверей, этих судьбоносных порталов, таких ужасных в своем подобии.

Все было готово. Был дан сигнал. Дверь под королевскими особами открылась, и возлюбленный принцессы вышел на арену. Высокий, красивый, белокурый, его появление встретили низким гулом восхищения и тревоги. Половина людей и не знала, что такой прекрасный юноша живет среди них. Не удивительно, что принцесса любила его! Как же ужасно, что он на арене!

Когда юноша прошел по арене, он обернулся, по обычаю, чтобы поклониться королю, но он вовсе не думал об этой высокопоставленной особе. Он смотрел на принцессу, сидевшую справа от отца. Если бы не варварская половина ее натуры, она бы не пришла туда, но ее горячая и пылкая душа не позволила бы ей пропустить событие, в котором она была так заинтересована. С того момента, как вступил в силу декрет о том, что ее возлюбленный должен решить свою судьбу на королевской арене, она ни о чем больше не думала, днями и ночами, кроме как об этом событии и разных вещах, связанных с ним. Обладая большей властью, влиянием и силой характера, чем кто-либо когда-либо интересовавшийся таким делом, она сделала то, кто никто никогда не делал – она узнала секрет дверей. Она знала, в какой из комнат, которые располагались за дверями, стояла открытая клетка с тигром, а в какой ждала девушка. Через эти толстые двери, изнутри задрапированные шкурами, было невозможно услышать ни звука. Но золото и сила человеческой воли раскрыли этот секрет принцессе.

<5>

И она не только знала, в какой комнате была девушка, готовая появиться, прекрасная и смущающаяся, если ее дверь откроется, но она знала и эту девушку. Она была одной из самых красивых и милых девушек при королевском дворе, ее выбрали в награду обвиненному юноше, если он докажет свою невиновность в том, что посягнул на тех, кто настолько выше его; и принцесса ненавидела ее. Часто она видела, или думала, что видела, как это прекрасное создание бросало обожающие взгляды на ее возлюбленного, и иногда ей казалось, что он ловил эти взгляды и даже отвечал на них. Время от времени она видела, как они разговаривали; разговор длился всего несколько мгновений, но многое можно сказать в нескольких фразах;  они могли говорить о пустом, но откуда ей было знать? Девушка была красива, но как она посмела поднять глаза на возлюбленного принцессы; и, со всем напором дикой крови, передававшейся ей долгими поколениями предков-варваров, она ненавидела женщину, которая краснела и дрожала за той безмолвной дверью.

Когда ее возлюбленный повернулся и посмотрел на нее, и его глаза встретились с ее глазами, когда она сидела там, бледнее и белее чем кто-либо в этом океане тревожных лиц, окружавшем ее, он увидел, благодаря силе мгновенного понимания, которой наделены те, чьи души едины, что она знала, за какой дверью притаился тигр, а за какой ждала девушка. Он ожидал, что она будет знать. Он понимал ее природу, и его душа была уверена, что она не успокоится, пока не выяснит тайну, скрытую от всех, даже от короля. Единственной надеждой для юноши, в которой была доля уверенности, было то, что принцесса сумеет раскрыть тайну; и когда он посмотрел на нее, он понял, что она сумела, как и в душе своей он знал, что она сумеет.

Затем его быстрый и тревожный взгляд задал вопрос: «Какая?» Это было так ясно для нее, как если бы он прокричал это. Нельзя было терять ни минуты. В одно мгновение вопрос был задан, в другое на него нужно было дать ответ.

<6>

Ее правая рука лежала на мягком парапете перед ней. Она подняла руку и легко, быстро подвинула ее вправо. Никто, кроме возлюбленного, не увидел этого. Все глаза были обращены на него.

Он повернулся, и твердыми быстрыми шагами пересек оставшееся до дверей расстояние. Сердца замерли, люди затаили дыхание, все глаза были прикованы к этому человеку. Без тени сомнения он подошел к правой двери и открыл ее.

Вот в чем смысл истории: кто появился из-за двери, тигр или девушка?

Чем больше мы размышляем над этим вопросом, тем сложнее на него ответить. Для этого нужно провести исследование человеческой природы, которое проведет нас через запутанный лабиринт страстей, из которого сложно найти выход. Подумайте об этом, дорогой читатель, как о вопросе, зависящем не от вас, но от полуварварской принцессы с горячей кровью, с душой, сжигаемой пожарами отчаяния и ревности. Она потеряла его, но кому он должен достаться?

Как часто, в часы бодрствования и во сне, она дрожала от ужаса и закрывала лицо руками, представляя, как ее любимый откроет дверь, за которой его ждали кровожадные клыки тигра!

Но насколько чаще видела она его перед другой дверью! Как от горестных мыслей она скрежетала зубами и рвала на себе волосы, когда видела его радость, когда он открывал дверь, за которой стояла девушка! Как ее душа горела в агонии, когда он бросался навстречу этой женщине, с ее алеющими щеками и блестящими триумфом глазами; когда она видела, как он ведет ее, и все его тело горело радостью возобновленной жизни; когда она слышала радостные крики толпы и дикий звон радостных колоколов; когда она видела священника, его радостное сопровождение, приближающихся к паре, и венчающих их прямо на ее глазах; и когда она видела, как они вместе уходят по тропе из цветов, а им вслед раздаются крики радостной толпы, в которых ее единственный вопль отчаянья теряется и тонет!

<7>

Разве не лучше ему сразу погибнуть и ждать ее в благословенных чертогах полуварварской вечности?

И все же, этот ужасный тигр, эти крики, эта кровь!

Она приняла решение мгновенно, но это произошло после дней и ночей мучительных раздумий. Она знала, что ее спросят, она решила, что ответит, и, без тени сомнения, она подвинула руку вправо.

Вопрос о ее решении не из тех, на которые можно с легкостью ответить, и я не могу сказать, что я – единственный человек, который может это сделать. Поэтому я оставляю его вам: кто вышел из открытой двери, девушка или тигр?

Посмертное

автор: Джойс Кэрол Оутс 

Так это было или будет. Вдалеке, будто возникая из-за горизонта, когда Земля поворачивается к рассвету, раздается стук молотка, высокий, будто зазубренный звук. Ты представляешь его в здании за многие мили от тебя, здании, в котором живут незнакомые люди. Но потом он становится ближе. На шаг, на квартал, ближе. А на улице, двенадцатью этажами ниже твоего окна, воет сирена. Две, на самом деле, кольца звука, как сумасшедшие красные ленты, развевающиеся и сплетающиеся вместе с противоположных сторон: севера, юга. Это знакомая паника. Пожарная сирена? Наш дом горит? Стук, удары мужских кулаков, становится громче и громче. Теперь невозможно его спутать: и кто-то грубо дергает дверную ручку: они перед дверью твоей квартиры. Голоса, мужские голоса. Тяжелые шаги, тяжелые ботинки. «Эй, есть кто-нибудь? Это полиция, пожалуйста, откройте». Простое требование. Но все же оно наполняет тебя ужасом. Лежа в постели, по крайней мере, ты думаешь, что это твоя постель, пока, как странно, ты не понимаешь, что это пол, доски давят через ковер, твердо и плотно, будто толкают снизу спину, ягодицы, нежные босые пятки. На тебе лишь часть одежды и очень холодно. Почему тебе так холодно, ты не можешь понять, легкое шерстяное одеяло туго обвивает тебя, будто внезапное объятие ребенка, но ноги неприкрыты, икры, лодыжки, ступни. Все так открыто, носки твоих ступней. Почему вы здесь? Уходите! Никто не вызывал полицию! Ты пытаешься сесть, но не можешь, не можешь даже поднять себя и опереться на локоть. Кажется, что ноги подвернулись под тобой, будто ты упала с большой высоты. Твое тело безвольное, парализованное, будто каждый нерв, мускул, сустав разрубили. «Откройте эту дверь, пожалуйста!» - и еще один, более глубокий голос: «Полиция! Откройте!» Ты слышишь звук выламываемой двери, который ни с чем не спутаешь, она поддается и влетает внутрь. Уходите! Оставьте меня в покое!  Вы не имеете права! Хотя твои глаза остановились и смотрят лишь на потолок, в неясных тенях над тобой ты видишь, как поддается дверная коробка, как летят щепки. Это невероятно, этого не может быть, но все же это происходит, и где ты можешь спрятаться? Заползти под кровать, когда ты даже двигаться не можешь? Заползти в ванную, в дальнем конце комнаты? Тонкое одеяло не может защитить тебя, есть что-то постыдное в твоей почти абсолютной наготе. Пожалуйста, оставьте меня в покое, пожалуйста, уходите, вы нам не нужны! Где твой муж, почему он не проснулся? – или он ушел, ушел и оставил тебя одну, и как долго ты была одна, ожидая, пока он вернется? Женаты 30 лет, и ты не можешь вспомнить его лицо! Но никто не узнает. Полицейские не обращают никакого внимания на твои протесты. Топот и треск раздаются в коридоре, и даже пол дрожит. Рация издает звук, похожий на голос попугая, слепящий свет загорается сверху. Ты пытаешься плотнее завернуться в одеяло. Оставьте меня, как вы смеете, ты всхлипываешь, умоляешь, не смотрите на меня, уходите! В дверях спальни – лица незнакомцев, мясистые размытые лица и грубо уставившиеся глаза. Один из них молод, в очках в проволочной оправе, они отражают верхний свет. Нет, нет, нет, не смотрите на меня! Ты отчаянно пытаешься спрятаться в одеяло,  в нем что-то застыло и прилипает к волосам. И ты так замерзла, что не можешь пошевелиться: кожа болезненного цвета свернувшегося молока, ногти на руках и ногах синие изнутри, как сливы. Так смущена, так выставлена напоказ, какое право эти незнакомцы в своих униформах имеют, чтобы врываться в твою квартиру, в твою личную жизнь, в твои тридцать лет брака, в твою душу, сейчас приближаясь так медленно, длинные ноги в брюках, блестящие кожаные ремни, металлические запонки, пряжки, вынутые пистолеты. Трое мужчин в форме, незнакомые тебе, смотрят на тебя сверху вниз с такими выражениями на лицах, каких ты еще не видела. «Боже мой!» - говорит один, тоненько присвистывая. Другой говорит, сглатывая: «Что это? Это -?» Третий говорит мрачно, но с оттенком удовлетворения: «Ха, вы знаете, что это».  Через залитое дождем окно видно темно-синее светящееся небо, прочерченное оранжевыми венами, будто гниющее. Не трогайте меня, не поднимайте одеяло, уходите, я в порядке, я – это я, и всегда я буду собой, я просто сплю и вы – мой кошмар, вне меня вы не существуете, не трогайте меня! Двое из них стоят рядом, уставившись. Долгая пауза. Один вытирает ладонью рот, другой говорит резким безразличным голосом по рации. В дверях ванной, выложенной белым кафелем, свет отражается от очков самого младшего полицейского. Это смех или он нервно прочищает горло. Говорит: «Если вы думаете, что это ужасно, посмотрите сюда».

За приворотным зельем

автор: Джон Кольер 

Алан Остен, охваченный нервной дрожью, поднимался по  темной и скрипучей лестнице недалеко от улицы Пелл, а потом долго осматривался на тускло освещенной площадке прежде, чем нашел нужное имя, небрежно написанное на одной из дверей.

Он толкнул дверь, как ему и сказали, и оказался в комнатушке, в которой не было ничего, кроме простого кухонного стола, кресла-качалки и обыкновенного стула. На одной из грязно-коричневых стен было несколько полок, с дюжиной баночек и бутылочек на них.

 В кресле-качалке, читая газету, сидел старик. Алан, не говоря ни слова, вручил ему карточку, которую ему дали. «Присаживайтесь, господин Остен», - поприветствовал старик. «Рад знакомству».

«Правда ли», - спросил Алан, «что у вас есть зелье, с – эмм, - весьма необычного свойства?»

"Дорогой мой сэр», - ответил старик, «мои знания не очень обширны – я не занимаюсь слабительными и лекарствами от зубной боли – но я умею делать разные вещи. Думаю, ничто из того, что я продаю, нельзя назвать обычным».

«Что ж, дело в том…», - начал Алан.

«Вот, например», - перебил старик, потянувшись к бутылочке на полке. «Эта жидкость бесцветна как вода, практически безвкусна, ее нельзя почувствовать в кофе, молоке, вине или любом другом напитке. И определить при вскрытии тоже нельзя».

«Хотите сказать, что это яд?» - спросил Алан.

«Можете назвать это средством для чистки перчаток, если хотите», - безразлично сказал старик. «Может, оно и очистит их. Я никогда не пробовал. Можно назвать его средством для чистки  жизни. Иногда жизни нужно чистить».

«Но мне не нужно ничего такого», - пробормотал Алан.

«Может, вам нужно что-то такое же», - произнес старик.

«Знаете ли вы цену этого? За одну чайную ложку, которой достаточно, я прошу пять тысяч долларов. Не меньше. Ни на пенни».

«Надеюсь, не все ваши зелья такие дорогие», - с опаской сказал Алан.

«Ох, конечно же нет, мой дорогой. Нет смысла назначать такую цену за приворотное зелье, например. Молодые люди, которые в нем нуждаются, очень редко располагают такой суммой. Иначе бы оно им не понадобилось».

«Рад это слышать», - сказал Алан.

«Я считаю так», - сказал старик. «Угоди клиенту с одной покупкой, и он вернется к тебе, когда ему понадобится что-то еще. Даже если она и будет дороже. Он будет копить на нее, если будет такая необходимость».

«Так вы на самом деле продаете приворотное зелье?», - спросил Алан.

«Будь иначе», - сказал старик, потянувшись за другой бутылочкой, «я бы не упоминал другое зелье. Лишь в положении, когда от вас кто-то зависит, вы можете позволить себе такую откровенность».

«И эти зелья», - сказал Алан, «они ведь не просто – как это сказать…»

«О, нет», - поспешил разуверить его старик. «Их эффект долог, они продлевают мимолетный порыв, делая его необузданным, настойчивым. Вечным».

«О боже!»- воскликнул Алан, пытаясь скрыть личный интерес. «Как же интересно!»

«Но учтите и духовную сторону вопроса», - сказал старик.

«Я помню о нем», - сказал Алан.

«Эти зелья заменят безразличие преданностью. Презрение  - обожанием. Дайте всего каплю этого зелья вашей возлюбленной – его запах не чувствуется в супе, апельсиновом соке и коктейлях – и какой бы веселой и головокружительной она ни была, она кардинально изменится. Она больше не захочет ничего, кроме одиночества и вас».

«Я едва могу в это поверить», - сказал Алан. «Она так любит вечеринки».

«Больше она и не подумает о них», - заметил старик. «Она будет бояться красоток, которых вы там можете встретить».

«Она и правда будет ревновать?» -в восторге воскликнул Алан. «Меня?»

«Да, и она захочет быть для вас всем».

«Она уже для меня все. Только для нее это не имеет значения».

«Будет, когда выпьет это. Для нее это будет иметь значение. Вы – единственное, что будет интересовать ее в жизни».

«Прекрасно!» - вскричал Алан.

«Она захочет знать все, что вы делаете», - продолжил старик. «Все, что происходило с вами в течение дня. Каждое слово. Она захочет знать, о чем вы думаете, почему внезапно улыбнулись и почему вам грустно».

«Это любовь!» - воскликнул Алан.

«Да», - сказал старик. «Как же внимательна будет она к вам! Она никогда не позволит вам утомляться, сидеть на сквозняке, пропускать обед. Если вы задержитесь на час, она будет в ужасе. Будет думать, что вас убили или что вас похитили сирены».

«Едва могу представить Диану такой», - воскликнул Алан, охваченный радостью.

«Вам не придется использовать воображение», - сказал старик. «И, кстати, поскольку рядом всегда есть сирены, если вдруг так сложатся обстоятельства, в будущем, вам не нужно сдерживаться и волноваться. Она простит вас, в конце концов. Конечно, она будет оскорблена, но простит вас – в конце концов».

«Этого не случится», - пылко прошептал Алан.

«Конечно нет», - сказал старик. «Но, если случится, вам не стоит переживать. Она никогда не разведется с вами. О, никогда! И, конечно, она никогда не даст вам и малейшего повода для беспокойства».

«И сколько», - спросил Алан, «стоит это великолепное зелье?»

«Оно не такое дорогое», - сказал старик, «как средство для чистки перчаток, или жизни, как я иногда его называю. Нет. Оно стоит пять тысяч долларов и ни пенни меньше. Нужно быть старше, чем вы сейчас, чтобы потакать себе в таких прихотях. На него нужно накопить».

«Но приворотное зелье?» -спросил Алан.

«Ах, это», - пробормотал старик, выдвигая ящик стола и доставая оттуда маленький, грязный пузырек. «Это стоит всего лишь доллар».

«Не могу передать вам, как я благодарен», - сказал Алан, глядя, как он наполняет пузырек.

«Хочу напомнить», - сказал старик, «что покупатели возвращаются, позже, когда они намного состоятельнее, и хотят более дорогих вещей. Вот, пожалуйста. Вы убедитесь, что оно очень эффективно».

«Еще раз спасибо», - сказал Алан. «До свидания».

«Au revoir», -сказал старик.