День труда

Автор: Джойс Кэрол Оутс

В самом конце лета у наших соседей, живших в конце Колонел Лейн, пропал ребенок. Пропавший ребенок. Семилетний Тимми Боннард. В последний раз его видели в субботу после обеда, примерно в три часа. Он бежал по пляжу к двадцатифутовым ступеням, ведущим к обрыву, и вот уже полтора дня как его не могут найти.  Мы все изучили его лицо на увеличенных копиях фотографий из семейного альбома и ответили на вопросы, заданные нам представителями шерифа округа Махассет и даже помогали искать мальчика, пусть и не так активно, как более молодые и рьяные люди. Слишком обеспокоенные и взвинченные, чтобы быть рядом с домом или делать что-то в саду, мы бродили, как  и многие другие, вдоль берега и по дюнам, внимательно всматриваясь в заросли рогоза, колышущиеся на ветру, в ворохи газет, чье шуршанье было похоже на бряцанье костей, в прогалины в кучах мусора, где могло быть спрятано маленькое тело. Там? – глаза стремятся к ужасающему выводу, пока разум осознает. Но нет. Полуостров Махассет очень узкий и всего 12 километров в длину вместе с мостами, так что найти ребенка – лишь вопрос времени. Если он все еще здесь.

В своих униформах они пришли обыскать наш дом. Они обыскали все дома на Колонел Лейн. Спрашивая, видели ли мы Тимми Боннарда, видели ли незнакомцев, замечали ли что-то странное, слышали ли мы что-нибудь, знаем ли что-то. Хмурые, методичные и достаточно вежливые, может быть немного бесцеремонные, с пистолетами в кобурах на бедрах и трескучими  рациями, и машинами, заблокировавшими дорогу. Заглядывали в гаражи, амбары, гниющие кроличьи клетки, наш сарай с инструментами и даже в компостную кучу в конце сада! «Не знаю, что вы можете там найти», - сказал я, - «вы же видите, что ничего не копали и не переворачивали», - и один из них, я ему в отцы гожусь, едва посмотрел на меня сквозь солнечные очки и процедил: «Нам виднее, мистер».

Всегда, видя Боннардов, семью такую большую и общительную, что было сложно их сосчитать или проследить за их детьми или друзьями их детей, мы поражались их позитивному настрою. Почти все они были блондинами, атлетически сложенными, загоревшими за лето и улыбающимися. Всегда улыбались! Всегда кричали друг другу что-то голосами, которые легко переходили в смех. Они начали приезжать сюда на лето шесть или семь лет назад, снимая крытую щепой песочницу цвета старой слоновой кости, с десятью спальнями. Дом стоял на самой высокой точке мыса над пляжем. Старый дом полковника Джадсона, построенный в 1914 году и ставший достопримечательностью полуострова, так тогда говорили. Хотя мы никогда не были внутри.

Все лето улица была заполнена машинами Боннардов и их гостей – в августе, когда дождя не было неделями, пыль не успевала осесть от одной их тяжело нагруженной машины, грузовика или велосипеда, как ее снова кто-то поднимал, мчась обратно в деревню. «Здрасьте!»  - была у них привычка кричать, махая и улыбаясь нам, если мы были во дворе, в саду, даже молодые люди, незнакомые нам, кричали «Здрасьте!» со счастливыми дружелюбными улыбками. Вам бы показалось, что есть издевка или насмешка в такой фамильярности незнакомцев, но не в их случае, я уверен. Конечно, пусть наша фамилия и написана аккуратными черными буквами на нашем почтовом ящике, окруженном бархатцами, Боннардам совсем не было причин ее знать.

Начиная с середины июня население полуострова вырастало примерно до девяти сотен человек; после дня труда оно стремительно сокращалось до четырех сотен. Привыкаешь относиться к этому  как к приливам и отливам – высокие, низкие – туда, обратно – только наступают они в зависимости от сезона. Вначале Колонел Лейн богатые отдыхающие скупили все старые дома с видом на океан; здесь, ближе к Ист Мейн Стрит, где мы и жили, в зимней части Кейп Кода, ютились постоянные жители. Местные, мы слышали, как нас так называли. Как туземцы Борнео? Как охотники за головами и каннибалы Новой Гвинеи? Шучу я, шучу. Но я объяснил свою точку зрения.

Была суббота, после шести, и мы только сели ужинать, когда Боннарды пришли к нам, мать - высокая блондинка в белой майке и таких же шортах, отец-  высокий и седой, в одежде для морской прогулки, и один из их сыновей-подростков. «Извините, что беспокоим, но, может, вы видели нашего сына? Нашего сына Тимми?» Они, должно быть, заходили во все дома, от океана, уже начиная волноваться или даже больше, их натянутые улыбки еще пытались быть вежливыми, поскольку они хорошо воспитанные богатые люди, нет никаких сомнений, и даже в стрессовом состоянии их глаза встречались с нашими, но, конечно же, мы не могли им помочь, мы никогда особенно не обращали внимания на детей, и уже давно не были на пляже, нам жаль, правда, жаль, мы бы и хотели помочь, но не можем.

Позже мы слышали новости, что пропал маленький мальчик. И приходили другие, полиция, розыскная бригада, воздух волнуется и с океана налетает сырой злой ветер – ты в удивлении смотришь вверх, думая, что слышишь сирену, но нет, это только ветер. Киднеппинг? Похищение? Убийца детей, сексуальный извращенец, «серийный убийца» - везде слухи, даже по радио передают слухи, а не официальные новости, никаких продвижений в деле или, по крайней мере, ничего, о чем можно было бы сообщить людям. И в городе, на рынке, в аптеке, и вчера в церкви – все это обсуждают. Это ужасное происшествие. Нашли уже этого несчастного мальчика? Почему полиция не поднапряжется? Какой хороший милый мальчик, какой кошмар для семьи, постоянно видишь такое по телевидению и в газетах читаешь, эти извращенцы, эти досрочно освобожденные  детоубийцы, а потом они прикидываются сумасшедшими и добиваются оправдания, конечно, Тимми Боннард просто потерялся, просто заблудился и потерялся, а потом его найдут, бедное невинное дитя, вам просто нужно молиться и все обойдется. Но никто бы не хотел оказаться на месте Боннардов, не так ли? Это утро в День труда началось хорошо – яркое солнце и температура около 15, но примерно в полдень ветер изменился, стал дуть с северо-востока и принес с собой дождь.

Слишком взволнованный, чтобы сидеть дома, я бродил по пляжу. Там было больше людей, чем можно было бы представить, и меня это всегда удивляет, но это же летние люди и некоторые приезжают только на выходные и им нужно окупить свою поездку. Смотрят на морозные волны с белыми шапками, высотой в человеческий рост, которые рассыпаются, ударяются в сбитый песок злобно, яростно. И по всему пляжу, особенно на отмелях множество этих чертовых медуз и всяких тварей со щупальцами, оглушенных и недвижимых, а среди них прыгают и что-то поклевывают бекасы. И ветер уносит твое дыхание.

6 сентября. Уже чувствуется осень. Каждый год это случается так быстро, никогда не можешь привыкнуть, как только на календаре наступает сентябрь, погода меняется. Холодный влажный ветер дует, будто из будущего, и солнце садится с каждым днем все раньше. Сколько часов уже нет мальчика Боннардов, примерно 48. Не очень много шансов, что он еще жив. Никто не хочет говорить об этом, но, скорее всего, так и есть. И, вероятно, тело не здесь, а за сотни миль, закопанное или выброшенное на границе штата и, наверное, они его никогда не найдут. Никаких вечеринок на пляже в честь Дня труда, с такой-то погодой. Никто из блондинистых Боннардов и их родственников и друзей не празднует, некоторые из них полуголые в своих купальниках с криками вбегают в воду настолько холодную, что только дурак осмелится в нее войти.

«Нет, мы с женой сами по себе. Нет, мы не видели. Мы бы и хотели помочь, но не можем». Вчера в Первой конгрегационной церкви мы все молились Богу, чтобы Тимми Боннарда нашли живым и здоровым, но мы сами по себе. Никогда и ноги нашей не было в этом огромном доме за все 32 года, что мы живем на Колонел Лейн, и никогда не будет. За все эти годы это первый раз, когда что-то подобное здесь случилось, такой кошмар, у моей жены дрожат руки, и столько беготни на улице. Если это не Боннарды, то полиция. И конечно кто-нибудь постучит в дверь, перепугав нас до смерти. Никто из них не знал нашего имени до тех пор, пока ребенок не пропал, а теперь берут наше имя с почтового ящика, как будто у них есть на это право. Нет, мы сами по себе. Нам жаль, но мы не можем вам помочь. Поднимая дрожащие руки, ладонями вверх. Пустые. Моя жена пошла спать, приняв лекарства, еще до одиннадцатичасовых новостей.

Морось превратилась в ливень. С фонарем в руке я спускаюсь в подвал, помня о гнилых ступеньках. Это не настоящий подвал, просто пространство под основной частью дома. Наша печка и удобства находятся наверху, в задней части дома, хотя наш дом находится достаточно высоко и нас редко затапливает, только если шторм уж совсем разыграется. Я свечу фонарем по углам, освещая потолочные балки, на которых колышется паутина, будто кто-то прошел только что. Потолок низкий и в полный рост тут не станешь. Здесь сквозит и пахнет сухим цементом, землей и мышиными экскрементами, да Бог знает, чем еще, мы никогда сюда не спускаемся.

Здесь есть старый погреб для фруктов, где раньше моя жена хранила всякое, но не больше. Я потянул дверь, она так заржавела, что я еле открыл, а внутри пыльные полки, полдюжины старых банок и ржавых жестянок, резиновые кольца, пожеванные мышами. Погреб по размеру не больше шкафа. Думаю, надо все это убрать. Может, следующей весной. Я присел, кряхтя от боли в коленях, и заглянул под полки, освещая углы фонариком. И тут паутина, полная трупов насекомых и живых пауков, убегающих от света. Это могло бы быть местом, здесь,  в земле, если бы ты мог покопать здесь, потом разровнять  землю, не оставив и следа. Никого здесь, ничего. Но как знать, как знать…